Помимо белогвардейцев через Маньчжурию отступали японцы и американцы, мы бегали к эшелонам и выпрашивали у японцев: «Японский зинда кунасай!», что значило: «Японец, сен-сен дай!» Матери кто-то сказал, что американцы раздают вещи, и мать пошла на вокзал, где получила шерстяной подшлемник и длинные (по локоть) беспалые перчатки, остатки американского снаряжения.

Японские солдаты помимо оружия были снаряжены грелками на грудь, спину и карманными. Грелки представляли собой плоские жестяные банки, заряженные бумажными патронами размером с сосиску, набитыми «голландской сажей». Бумага в верхней части патрона поджигалась, и сажа без доступа воздуха медленно тлела, нагревая банку. Мы – мальчишки – вечерами играли с подожженными бумажными патронами. Во время бега за нами тянулись огненные хвосты, или мы делали огненные круги, вращая рукой с патроном.

 

К семи годам я уже умел читать, писать и считать. Учился я сам, когда старшие братья и сестра готовили свои уроки. Мать решила отдать меня в школу, но когда учительница попросила меня прочитать текст или рассказать стихотворение, то я вертелся, глядя на знакомых ребят, и молчал. Учительница сказала, чтобы я приходил на следующий год. Поэтому я пошел в школу с восьми лет. Жили мы очень бедно, поэтому и переехали на другую квартиру в дом барачного типа в маленькую комнатку. В школу я пришел весь в заплатках и застиранных рубашке и штанишках. Учительница Мария Акимовна Деркач, видя такую бедность, подарила мне в день рождения отрез ткани на новые штаны и рубашку.

В ту зиму у нас украли кормилицу-корову и осталась только тёлка Зорька. Мать заявила в полицию, но полиции было хорошо известно, что грабежами занимаются банды белогвардейцев, называвших себя партизанами, поэтому полиция и не искала вора. Тем более что во главе полиции был Новиков, бывший белогвардейский полковник. Тогда мать сходила к гадалке и потом рассказывала. Гадалка положила в стакан с водой материно обручальное кольцо, зажгла свечи, поставила зеркало и предложила матери смотреть через воду на кольцо: «Видишь в кольце лицо человека? Сейчас я выколю ему глаз, а когда ты встретишь одноглазого, он и есть вор». «Зачем же человека делать калекой?», - спросила мать и ушла. Вот такой была моя мать.

 

В летнее время мы ходили в степь собирать аргал (кизяк, коровьи лепешки). А осенью, когда железнодорожникам привозили уголь, я ходил его убирать и за это брал для себя угольную мелочь, просеянную через сито. Этим мы и отапливались.

Против входа в наш барак в таком же бараке размещалась полиция, занимая половину барака. Другая половина была жилой, там проживали рабочие КВЖД. Там же жил и мой детский товарищ Петя Брызгун, сын машиниста паровоза. За этим бараком за высокой кирпичной стеной находилась двухэтажная кирпичная тюрьма. На другой стороне улицы напротив тюрьмы было несколько продуктовых лавок, а за ними – «нахаловка», где жили безработные, алкоголики, опиумные наркоманы и люди без определенных занятий, нищие. Их маленькие хибары были сколочены из старых досок, обитых кусками старого ржавого железа от банок и ведер.

Однажды ночью мы были разбужены стрельбой из винтовок. Утром разнесся слух о бегстве заключенных из тюрьмы. Мы с Петей Брызгуном пошли смотреть и увидели одного убитого, свисавшего со стены. Второй лежал около стены, а третий был убит на тротуаре в пятидесяти метрах от угла.

Мать рассказывала, что когда мы жили в Хайларе и Цицикаре, ей приходилось видеть отрубленные головы преступников, привязанные за косу к уличным фонарям для устрашения. В то время многие мужчины-китайцы носили косы, и старший брат рассказывал, как однажды его помощник-токарь чуть не погиб. Его косу накрутило на вал, но брат успел остановить станок и тем самым спас помощника. После этого случая китаец стал носить платок, пряча косу под ним.

Живя рядом с полицейским участком, мне приходилось видеть допросы и наказания. Однажды к участку привели китайца в полушубке. Офицер, выйдя навстречу, что-то громко сказал и рванул преступника за рукав, оторвав часть рукава. При этом из рукава выпал узкий и короткий блестящий кинжал. Потом из участка доносились крики: шел допрос. Говорили, что этот китаец украл свинью. В другой раз за украденную пустую банку из под керосина преступника положили на широкую скамью, привязали руки и ноги, оголили спину и зад. И два полицейских с двух сторон начали поочередно наносить ему удары по спине и заднему месту.    Палки были бамбуковые трехгранные, и один из палачей ударял ребром, а другой – плоскостью палки. Преступник сперва кричал, затем начал стонать. После экзекуции его облили водой и сбросили со скамейки на пол. Полежав немного, он встал и медленно побрел прочь от участка, поддерживая брюки.

Из Советского Союза периодически прибывал для связи с комсомольцами Маньчжурии некий Саша Жаров. Однажды его арестовали и долго допрашивали в полицейском участке. Я его не видел, полицейские отгоняли нас от окон, но ходили разговоры, что полицейские привязали его за ноги и сыпали в нос перец, вливали уксусную эссенцию, но ничего не добились и посадили его в тюрьму.

 

От станции Маньчжурия в Ургу (Улан-Батор, столица Монголии) на машинах «интернационал» перевозились различные грузы предприятием «СовТоргФлот». Мне приходилось видеть эти машины. У них переключатель скоростей был вынесен на подножку у дверцы. Клаксон (резиновая груша с трубой) располагался над дверцей. Привод на задние колеса был цепным.

Однажды по городу пронесся слух, что ограблена машина СовТоргФлота, шофер убит, но преступник пойман и вскоре будет казнен. И вот как-то днем мы услышали бой барабанных тарелок и побежали на другую улицу, где увидели процессию. Впереди шел китайский солдат и бил в тарелки, а сзади него шла повозка, на которой стояла скамейка, на ней сидел со связанными руками китаец-преступник. По бокам и сзади него шли вооруженные солдаты и масса любопытных русских и китайцев. До этого процессия прошла по улицам забайкальской стороны. Процессия прошла через весь город и остановилась недалеко от каменоломни. Здесь с повозки сняли скамейку, зачитали на китайском языке приговор и привязали к скамейке приговоренного. Взрослые оттеснили нас на задний план, сами сгрудились, и нам пришлось тянуться через них. Загремели тарелки, и палач мечом распорол грудь приговоренному. Раздался душераздирающий крик и резко смолк. Рядом говорили, что сердце в руке палача еще бьется. Значит, он вырвал или отрубил его. Потом труп сбросили со скамейки в яму и засыпали землей.

В «нахаловке» жили два интересных алкоголика. На какие деньги они пили – я не знаю, но один из них, небольшого роста, когда напивался, то начинал кричать: «Я красный партизан! Я Катькин муж без червей» и при этом разрывал на груди много раз разорванную ранее рубашку. На его груди была примитивная наколка, изображающая герб Российской Федерации. Второй был моложе и выше «партизана», бывший царский офицер.  «Партизан» обычно задирался к офицеру, и когда ему говорили, что офицер его однажды зашибёт, он отвечал, что ему бы «…один раз только ударить, а там хоть сиди на мне!» В одну из зимних ночей офицер был убит топором. Когда мы подошли посмотреть, там уже были полицейские. Офицер лежал без рубашки с рассеченной от лба и выше головой. Замерзшая кровь залила лицо. Тело и руки его были в сплошных наколках: кресты, ангелочки, надписи «Боже, царя храни!» и другие. Кто его убил – осталось неизвестным.

 

Итак, восьми лет я пошел в школу. Школа была церковно-приходская четырехлетка. Ежедневно перед началом уроков все ученики выстраивались в зале. Один из учеников старших классов читал молитвенник и все молились. Помимо обычных предметов нам преподавался Закон Божий. Учили молитвы, Древний и Новый Заветы. Закон Божий преподавал поп Саватеев, большой любитель спиртного. На уроки он часто являлся выпившим или с похмелья. Бывало, в рясе валялся на улице, пропивал крест. На уроках за ошибки бил учеников по ушам и отправлял в угол за доску.

В книге К.Седых «Даурия» (2 часть) есть упоминание о том, что с белогвардейцами Забайкалья отступал и поп Саватеев, везя с собой сундук с водкой. Когда церковь была отделена от государства, поп Саватеев был уволен из школы и стал работать кочегаром на паровозе. Наверное, в книге К.Седых описан тот самый поп, который нас учил.

Во втором классе учительница организовала в один из праздников постановку пьесы. Пьеса была направлена на борьбу за чистоту. Заключалась она в том, что спящему грязнуле снятся разные болезни, отчего он кашляет, чешется, хрипит. Я играл роль «лишая» и пел свою арию:

                                                                    Я стригущий лишай,
                                                                    Головы не помой,

Не чешись, а плешай,

  Я ведь тут, милый мой.

 

    После пьесы все рассказывали стихи. Я рассказал стихотворение о коте и старике:

                                                           

Родители нам бурно аплодировали. После этого уже в домашних условиях мы с товарищем ставили различные пьесы перед родными и соседями. Из бумаги клеили цилиндры, красноармейские шлемы и фонарики, и потом, повесив простыню, показывали теневые спектакли. И когда на тенях наши зрители видели, как ножом или шпагой один прокалывал другого,

то поднимали крик: - Ой! Он же убьет его!!!

- Мы радостные выходили из-за простыни.

Бывало и так: наденем на себя цилиндры, старое ведро, крышки от кастрюль в качестве барабанов, и идя за строем китайских солдат поем мелодию их строевой песни. Глядя на нас, солдаты и офицеры смеются, а нам весело.

В то время, что бы мы ни увидели в кино или цирке или у бродячих артистов-фокусников, то все старались повторить, сделать то же самое. Увидев в кино Чарли Чаплина, приклеивали себе усики, надевали цилиндры и подражали его походке. А посмотрев американский фильм, делали луки, стрелы, пистолеты, седлали прутья и играли в борьбу индейцев с ковбоями, или дрались на шпагах, изображая Зорро.

 

Десяти лет я вступил в пионеры и перестал учить Закон Божий. Учительница, придя на урок, спросила меня: «Ну, заядлый пионер, почему не учишь Закон Божий?» Я ответил ей, что бога нет. Тогда она спросила: «Откуда же взялся весь мир?» Я ответил. Что всё создала природа. «Откуда же тогда взялась природа?», - спросила она. Я ответил вопросом на вопрос: «А откуда тогда взялся Бог?» Она ответила, что Бог был, есть и будет, и вызвала на беседу мою мать. Мать, как и все мы, была религиозная, но на вопрос. почему я не учу Закон Божий, ответила: «Зачем же заставлять, если он не хочет?» Вскоре и мать перестала посещать церковь, но дома еще продолжала иногда молиться. Учитель сперва ставил мне двойки, а потом стал ставить прочерки.

У нас, пионеров, была такая летняя форма: зеленые рубашка и трусики, шляпа и красный галстук. На шляпе – матерчатая красная звезда, на левом рукаве у плеча на кнопки прикреплялись три красные ленточки разной длины, что символически означало: смена смене идет: пионер, комсомолец, коммунист. На поясе сзади – патронташ с белым кругом, на котором изображен красный крест, а в нем помещались бинт, вата и йод для оказания первой помощи. Слева на поясе помещалась веревка, свернутая в жгут с петлями по краям, для спасения утопающих. В правой руке пионеры держали шест длиной 1,5-2 метра, пригодный для разных целей, например, для помощи провалившемуся под лед. Этот посох служил и оружием для разгона бойскаутов, которые нас освистывали или забрасывали камнями во время демонстраций и походов. Обычно 1 мая советские граждане ходили на озеро Абагайтуй, где проходил митинг и гуляния. Среди взрослых ходили разговоры, что отсюда недалеко до Советской пограничной заставы, о чем я сказал своей сестре. Она со своей подругой Дусей Семеновой (им было лет по 14) попросили проводить их до заставы. И я повел, хотя сам не знал, где она находится. Стали спускаться на другую сторону сопки, а нам наперерез – кавалерист красноармеец. Спросил, куда держим путь, и услыхав, что на заставу, показал рукой направление и сам поехал вслед за нами. Подошли к дому-заставе, конвойный доложил командиру и тот пригласил сестру с подругой зайти в дом, а я сел на скамейку. Вскоре девчонки вышли вместе с командиром, и тот, сев около меня, сказал: «Сейчас мы тебя отправим в Москву, как будешь добираться назад?» Я ответил, что доберусь пешком. Командир засмеялся и сказал, чтобы мы шли обратно и не попадались китайским пограничникам. Так мы побывали на территории Советской России.

В те годы проезд через границу был свободным, и советские граждане в дни первомайских и октябрьских праздников ездили на станцию Мациевскую на торжества. Ездил и мой старший брат Серафим. В 1923 или 1924 году он вступил в партию большевиков. В день похорон В.И. Ленина в течение нескольких минут гудели гудки паровозов, а потом в депо Забайкальской железной дороги состоялся митинг. Мы – мальчишки бегали на этот митинг. После митинга все пели Интернационал.

В школе перед началом уроков ученики собирались уже не на молитву, а на разучивание Интернационала. В первые дни вместо слов «Лишь мы работники…» мы пели «Лишь мы работнички…». Учительница М.А. Деркач тут же останавливала нас, говоря: «Это вы – работнички, а в песне говорится не о вас, а о работниках».

Во время праздников в школе стал появляться китайский жандарм. Учителя уводили его, угощали, а мы в это время пели гимн Советского Союза.

Вскоре мои браться Серафим и Александр уехали в Читу к сестре Матрене, и нас у матери осталось четверо. Старшей осталась сестра Ира, которой шел шестнадцатый год. На нас мать получала пенсию от КВЖД в размере 56 рублей в квартал, что составляло менее 4 рублей в месяц на одного человека. Поэтому когда покупалась какая-нибудь обновка, это было большой радостью. Чаще кто-нибудь из знакомых дарил нам старые ношеные вещи и мать перешивала их на рубашки, штанишки и платьица для нас. Прожить на такую пенсию было невозможно, и мать ходила стирать белье у знакомых или убираться. Помогала нам и корова. Жирное вкусное молоко брали у нас постоянные заборщики (скупщики). Часто я, нагруженный двумя четвертями молока, рано утром доставлял их заборщикам. Среди них была семья одного эмигранта, полковника Новикова, работавшего в китайской полиции. Как-то раз в конце месяца мать пошла к ним, чтобы получить деньги за молоко, но вернулась со слезами на глазах. Оказалось, что жена полковника сказала матери: «Ты получаешь пенсию, что тебе еще надо?». Мать вернулась в слезах, сказав: «Какие бессовестные люди эти Новиковы!»

После отъезда братьев мы переехали на частную квартиру на окраине города, где была только одна улица Куропаткинская. В детстве я думал, что улица получила свое название от слова куропатка, так как здесь на окраине водились куропатки и осенью мы гонялись за ними. Взлетая, какая-нибудь куропатка иногда ударялась о провода и падала. Мы ее подбирали. Если она была жива, то держали ее дома. Лишь много позже я узнал, что улица была названа в честь бездарного генерала Куропаткина, проигравшего сражение под г.Мукденом в 1905 году.

Улица Куропаткина была отделена от «нахаловки» широкой и глубокой канавой, которая была выкопана, чтобы предотвратить затопление железной дороги в периоды ливневых дождей. Для нас - ребят она служила в это время речкой. Взяв ванны, корыта и тазы мы спускались по течению.

Поселились мы в усадьбе Безлюдных-Горбуновых в доме на две половины. Соседями нашими был эмигрант Перетолчин с женой и дочерью. Он не раз говорил матери, что напрасно она взяла Советское подданство, так как скоро Советам будет конец. Мать отвечала: «А как иначе? Мы же русские люди».

В другом доме, выходящем на улицу, в одной половине размещалась китайская лавочка, а в другой жила семья Безлюдных с двумя сыновьями, Петькой и Павликом, и их тесть старик Горбунов. Муж Безлюдных работал в Урге (Улан-Баторе) переводчиком. Горбунов варил колесную мазь, хозяйственное мыло, ездил в сторону Моноглии, где скупал или выменивал на спирт и продовольствие тарбаганьи шкурки. Вернувшись, он раскладывал во дворе шкурки, подсушивал на солнце, сортировал, упаковывал и куда-то увозил. Было у него несколько лошадей и корова. С его внуком Петром мы в зимнее время гоняли лошадей на водопой к водокачке. Одна из лошадей раньше жила у контрабандиста и была приучена убегать от преследователей, когда седок ложится на лошадь. Однажды моя сестра Женя (ей было лет десять) попросила прокатиться, и я, забыв ее предупредить, помог ей сесть на лошадь, и при этом сестра легла на нее. Лошадь с места рванула прочь, а сестра, испугавшись, припала к шее и лошадь понесла ее. Впереди была канава шириной 2,5-3 метра, а за ней - калитка с перекладиной. И если бы лошадь перепрыгнула через канаву, то у калитки неизбежно случилась бы беда. Я бежал вслед и кричал сестре, чтобы она прыгала. Сестра свалилась с лошади недалеко от канавы в снег. Лошадь тут же остановилась, все обошлось благополучно.

В мыловарню Горбунова я заходил и помогал резать проволокой мыло на куски при помощи деревянных брусков. Затем кусок мыла обмакивался в керосин, укладывался в деревянный пресс между двух штампов, и я нажимал на рычаг. На куске мыла появлялся отпечаток: Мыловаренный завод Горбунова. Помогал я и увозить на тележке мыло и колесную мазь к заказчикам. За это Горбунов уважал меня, а своих внуков называл лентяями и бездельниками. Однажды мы с его внуком залезли на чердак и в сундуке обнаружили связки облигаций второй Государственной Думы. Горбунов видел, как мы с ними играем, но не ругался, а только сказал: «Предлагали же мне вместо займов золото, а я. Дурак, не согласился. А теперь эти бумажки никому не нужны». Но он ошибся.

В Маньчжурии жил американец. Где он работал, я не знаю, но частенько он приходил к нам, когда мы гоняли в футбол. И однажды, увидев у нас облигации, попросил их взамен на несколько копеек, сказав при этом: «Я собирать разный старый деньга». Как-то он принес нам старое сломанное ружье в обмен на облигации. Тогда нас удивляло его желание приобрести никому не нужные бумажки. Много лет спустя я узнал, что на Генуэзской конференции многие страны требовали от Советского Союза погашения старых царских долгов, и тогда я понял, что американец хотел сделать бизнес, скупив эти старые облигации.

Когда Горбунов поселился в Маньчжурии, мне неизвестно. Вероятно, еще до революции, потому что он посещал консульство СССР, добиваясь разрешения для въезда в Россию. Ему отказывали в визе, и в 1928 году он застрелился на лавочке напротив Советского консульства.

Справа от усадьбы Горбунова был небольшой пустырь, а за ним – усадьба Шестакова. У него было много скота: коровы, лошади и верблюды. С его сыном мы часто пригоняли лошадей и верблюдов с пастбищ, поэтому я научился ездить верхом на лошадях и верблюдах. На невысокую лошадь можно заскочить с небольшой кочки, а чтобы сесть на верблюда, его надо опустить на колени. Для этого в носовую перегородку верблюда вставлялся деревянный стерженёк, к которому была привязана веревка. Дергая за веревку вниз, нужно было произносить: «Хок! Хок! Хок!», тогда верблюд опускался на колени. Сев между горбов, на горб или на шею, повторяешь ту же процедуру, только подергиваешь веревку вверх, и верблюд поднимается с колен. Этой веревкой и управляешь им как уздечкой.

Шестаков иногда звал меня перегнать коров на бойню. Оседлывал лошадь и мы вместе гнали коров через весь город. Он хвалил меня за хорошую посадку и умение управлять лошадью.

Косить траву мне не приходилось, но я видел, как косят другие. Однажды решил попробовать сам и попросил у Горбунова косу и грабли. Когда я вышел из ворот, меня увидел Шестаков и узнав, что я иду косить траву, предложил мне свою лошадь с ходком (так называлась легкая небольшая тележка). Километрах в трех я стреножил и отпустил лошадь и стал косить. Здесь же на солнце просушил траву, сложил на ходок и к вечеру вернулся с сеном. После этого я несколько раз выезжал на покос, и соседи никогда не отказывал мне в лошади и инвентаре.

В конце лета мы с ребятами ходили в горы для сбора диких абрикосов. Это были зеленые плоды размером до 2,5 см в диаметре, сильно кислые и вяжущие на вкус. Взяв с собой мешочки, хлеб и воду, рано утром мы отправлялись в горы за 10-15 километров, где на склонах гор росли эти абрикосы, представлявшие собой кустарники высотой до двух метров. Набрав по пудовому мешочку, мы возвращались домой. Ели их в свежем виде, морщась от кислоты. Из них же мать варила квас с сахаром, которым мы утоляли жажду.

Однажды мы собирали абрикосы у скалы, на которой было гнездо коршуна. Обеспокоенные птицы стали пикировать на нас, чтобы отогнать от своего гнезда. В ответ мы открыли по ним стрельбу из своих самоделок и отошли подальше от гнезда. Вскоре мы увидели, что находимся в окружении вооруженных людей, одетых в гражданскую форму. В руках они держали наготове винтовки, а на поясах у них висели гранаты-лимонки. Один из них подошел к нам и спросил, что мы здесь делаем. А получив ответ, сказал, чтобы мы не ходили дальше за гору, а то нас заберут монголы. Это была одна из групп бандитов, называвших себя партизанами. Они грабили монголов, переходили советскую границу и грабили местных богатеев. Не брезговали и грабежом крестьян в приграничных деревнях. Связь они держали с китайской армией, поставляя им угнанных лошадей и другой скот. Вероятно, и наша корова была украдена ими, так как след вел в их сторону, но полиция след потеряла или просто не хотела искать, потому что таких случаев было очень много.

В следующем году мы снова ходили за абрикосами в то же место, и я предложил ребятам пойти дальше, за гору. Когда собирал плоды, вдруг почувствовал что почва под ногой колеблется. Я отскочил и позвал ребят. Ниже между кустов мы увидели вход в хорошо замаскированную землянку. В землянке оказались нары, рваные ичиги (сапоги), битые бутылки и винтовочные гильзы. Значит, у банды здесь была база. Дальше мы не стали смотреть, пора было возвращаться домой.

В 1927 году в наших краях начало формироваться автономное государство Манчжоу-Го, в которое входила вся Маньчжурия и часть так называемой Внутренней Монголии. Между Маньчжурией и Баргой возник на этой почве конфликт. У китайцев появился японский самолет, а солдаты говорили, что у них есть «два банка дыма». Появилась и китайская кавалерия на мулах, вооруженная пиками. Однажды кавалерия маршем ушла в сторону Монголии и через несколько дней она вернулась. Вслед монголы пригнали табуны лошадей и отары овец. На этом конфликт закончился, наступило временное политическое затишье, которое длилось почти до 1931 года, когда Маньчжурия при содействии "Южно-Маньчжурской железнодорожной компании" была завоевана японской Квантунской армией. После чего было официально объявлено государство Манчжоу-Го, которое стало «государством в государстве» и просуществовало до сентября 1945 года.

 

Итак, первая ступень моего обучения окончена, школа трижды меняла помещения, Закон Божий был отменен. В церковь для причастия и сдачи грехов ходить перестали. До этого ходили в церковь на вербное воскресенье, чтобы хлестать девчонок по ногам, приговаривая:

«Верба красна – бьет напрасно.

  Верба бела – бьет за дело».

В это время строилась новая кирпичная школа-девятилетка для граждан СССР. Строили ее китайские рабочие, на себе поднимая кирпичи и камни. Механизации никакой не было, все делалось вручную, и когда закончили строительство, на площадке не осталось даже кирпича. Тогда меня удивил точный расчет необходимого материала. А теперь, глядя на современное строительство, удивляет масса битого кирпича и различных бракованных строительных конструкций, которые потом сбрасывают бульдозером в ямы и трамбуют за ненадобностью.

Начиная с пятого класса добавились новые предметы и преподаватели. Историю вел директор школы Иванов. На вид он был человек суровый, широколицый, с мощной нижней челюстью. Говорил он медленно, и создавалось впечатление, будто он своей челюстью отрубал слова. Но он был справедлив и требователен. Пересказывая у доски пройденный материал, нам трудно было понять, доволен он или нет. И когда в первый раз я ответил ему что-то по древней истории, он сказал классу: «Вот так будете знать историю – получите пятерки».

Географию вел Суслин Герман Николаевич. Высокий, стройный, с тонким горбатым носом. В летние каникулы он часто ходил с нами в походы на гору Сахарную или на пруд купаться. Когда рано утром мы приходили к нему домой, его жена давала нам ковш воды, чтобы облить его спящего. Тогда он быстро вскакивал, одевался, и мы шли в поход. Однажды к нам подошел мальчик лет пяти, и мы спросили Суслина, не его ли это сын. Он ответил: «А разве по носу не видите?» Суслин в школе давал мне книги, с которых я рисовал по клеткам различные народности белой, желтой и черной расы. Потом все мои картины вывешивались на стенах класса. Однажды к нам на урок пришел китайский консул. И заинтересовавшись картинами, спросил учителя, чья это работа. Учитель показал на меня, консул с улыбкой похвалил и пожелал успехов в рисовании.

Английский язык вела Фрада Абрамовна (фамилию не помню). Она всегда мерзла и куталась в шаль, всегда была сердита, ученики ее не любили и часто пакостили. То на стул ей положат кнопку, то под ножки стула подложат заряд от пугача, а то откроют все окна в зимнее время перед ее уроком, напустив в класс холода.

Природоведение преподавала молоденькая учительница Лебедева Августа Михайловна. На ее первый урок мы принесли по полному коробку крупных мух и во время урока выпустили. Мухи летают, каждый старается их поймать. Учительница сперва рассердилась, но потом, взяв в руку тетрадь, сама стала гоняться за ними. Это всем понравилось и учительнице дали кличку «Стрекоза» и больше ей не пакостили.

Китайский язык вели сразу двое: русский (кажется, по фамилии Брызгалов) и китаец Шень. Русский произносил слова по-китайски, переводил на русский язык, показывал транскрипцию и как пишется иероглиф. Китаец говорил только на китайском языке. Обращались мы к нему так: Шень-сеньшан (учитель Шень). Когда мы немного изучили китайские слова, Шень стал нам рассказывать на китайском языке различные истории, простенькие анекдоты, а что было непонятно, нам разъяснял русский учитель. Так мы быстро стали понимать по-китайски.

Фамилии учителей по физике и пению я не помню. В осенний и весенний периоды, да и в теплые зимние дни на большой перемене учителя играли вместе с нами в лапту, беговушку, выжигать из круга зайца и другие игры с мячом. Мяч был твердый как глобус. От удара этого мяча иногда появлялись синяки, но это не смущало учителей.

В то время я увлекался чтением книг о путешествиях по Африке «По Занзибару», «В царстве черных» и других, а также книгами Жюль Верна. В газете Трибуна печатались статьи о грабителях магазина Чурина в г. Харбине, Корнилове и Ломаковском, а также о междоусобных войнах в Китае. В газетах мелькали фамилии У-Пей-Фу. Жан-Зо-Лин и др. В кино показывали американские картины «В дни Буффало Билла», «Клеймо Зорро», «Тарзан в дебрях Африки», «Кафе в Каире», комедии Чарли Чаплина и другие, в большинстве своем – ковбойские фильмы.

Мы собирали открытки с изображениями звезд американского кино и кадрами из фильмов, обменивались ими или играли на них в бабки. У меня были открытки с Дугласом Фэрбенксом, Мэри Пикфорд, Рудольфом Валентино, Полой Негри, Джеки Куганом и другие. Эти звезды, как и другие звезды кино, вспыхнули и погасли. Но вот появились первые русские фильмы: «Тарас Бульба», «СВД» (Союз великого дела), которые произвели глубокое впечатление. Если американские фильмы служили нам - ребятам для игры, то русские фильмы заставляли думать и сопоставлять.

Девушки в те годы заводили альбомы. На первой странице или титульном листе писалось примерно так:

   Пишите, милые подруги,

Пишите, милые друзья,

       Пишите все, что вы хотите,

    Все будет мило для меня!

 

В эти альбомы писались стишки, рассказы, делались рисунки. И хотя все это кажется по-детски наивным, но оставалась память о тех, с кем в детстве учился или дружил. Еще там встречались такие стишки:

 

Т – Я букву уважаю,

А – Забыть я не могу

     Н – Я часто вспоминаю,

                 Ю – Но не скажу, кого люблю.

                                                                      Или

   Таня – ангел, Таня – бог,

  Таня – порванный сапог,

Таня – тряпка половая,

    Не забудь меня, родная!

В младших группах пионеров пели

В более старших пионерах стали петь про картошку.

     Кто такой Макаров – не знаю, может быть в то время он был вожатым отряда. В старшей группе вожатым был Назаров, который погиб в 1938 году (был арестован в период культа).
    Меня вызывали в НКВД, требовали сообщить о нем что-то компрометирующее, но таких показаний не получили, и меня предупредили не говорить об этом даже родным,а иначе я от них не выйду.

В старших пионерах нашей песней была такая