Мой отряд охватывал поисками площадь от Батуобуя (верховья реки Улахан) на юге, до верховьев реки Ичоды на севере и ограничивался реками Келемтиной и Вокунайкой на западе. База партии находилась в якутском поселке Тас-Юрях, расположенном на левобережье одноименной речки, что в переводе означало «каменная река». Какое-то расстояние мы ехали на пароходе вместе с заключенными, освобожденными по амнистии, но находящимися под охраной. И вот один из работников моей партии приходит и рассказывает, что его «обшмонали» и отобрали пять рублей. Потом пошел прораб Лалетин и рассказал, как его толкнули к заключенным, стали лезть в карманы, но он не позволил им это сделать. После этого один их амнистированных стал расспрашивать Лалетина, кто мы и куда держим путь. При этом он несколько раз ударил своего соседа гитарой по физиономии.

Несколько дней мы провели в Пеледуе (теперь город Ленск), пока наша авиация перебрасывала груз в поселок Тас-Юрях. Однажды Булгатов предложил сходить в аптеку, чтобы купить елочные свечи для освещения. Меня удивило, что свечи продают в аптеке, но подумав «чего в жизни не бывает», я пошел с ним за покупкой. Но когда Саша попросил дать ему несколько пачек свечей, продавщица удивилась и подала свечи от геморроя. Потерпев неудачу со свечами, мы зашли в сельмаг и там я купил себе наручные часы «Победа», хот у меня уже были «Кировские», которыми меня поощрили в 1947 году. Когда мы вернулись, я обнаружил. Что мои старые часы остановились – лопнула пружина. Как будто они почувствовали, что я хочу их сменить на новые.

Врач рассказала, что благодаря Роману ей удалось уговорить население построить в поселке баню и один раз весной в ней помыться. Второй раз они мыться отказались, так как «…скоро на охоту идти, а после бани шкура будет тонкой, холодно будет».

Приближался национальный якутский праздник Иссэх, и Роман попросил самолетом привезти два ящика водки. Наш пилот Пельменёв быстренько слетал и выполнил заказ.

Нам с Булгатовым принесли официальное приглашение на празднование, заверенное красной печатью.

Праздник начался днем, все ждали приезда своих из бригад. За поселком на поляне была поставлена бочка с кумысом, на белых простынях расставлены кружки и чашки. Нам с Булгатовым подали почетные кубки-чарон с кумысом. Кубок-чарон сделан из корня дерева с вырезанным орнаментом, на трех ножках.

Роман выступил перед народом, а старый колхозник сел на приготовленный стул и начал петь, прикрыв левой ладонью щеку. На мой вопрос, о чем он пел, Роман сказал: о хорошей и радостной жизни якутского народа.

После начались различные соревнования. Открыли их старики старше 60 лет забегом на 100-150 метров. После забега всех участников поощряли папиросами.

Затем соревнования проходили среди молодых: прыжки в высоту, борьба, игра в волейбол, в которых принимали участие и наши ребята.

После соревнований все взялись за руки и стали танцевать якутский танец, наподобие бурятского Ёхора с якутскими напевами.

Пока мы ожидали прихода оленей, то занимались изготовлением лотков для промывки шлиховых проб, приготовлением вьюков, а в свободное время – рыбалкой.

Однажды я увидел девочку-якутку лет 16-ти. Ее лицо было сильно изуродовано, одна нога и одна рука тоже изуродованы, ходила она с одним костылем, опираясь на подмышку здоровой руки. Я спросил у врача, что случилось с девочкой, и врач рассказала мне страшную историю, искалечившую эту девочку.

Ей было годика три, когда ее отец и мать поехали на сенокос, взяв с собой и ее. Во время сенокоса родители заметили верховой лесной пожар в 30 км от них. Ветер дул в их сторону, и они, сев на лошадей, поехали назад домой. Верховой пожар – это страшное бедствие для всего живого и всего, что может гореть. Тем более с ветром, когда кроны деревьев от раскаленного воздуха вспыхивают даже в нескольких десятках метров от горящих деревьев.

Так и случилось, пожар догнал людей. Лошадь с матерью упали, а отец упал в болото, накрыв собою девочку. Высокая температура воздуха обжигала им легкие. Отец и мать погибли, а девочка сильно обгорела, но осталась жива.

А один из оленеводов по имени Иван в платежной ведомости расписывался печатными буквами «Уибаан».

Вероятно, этот говор является местным, т.к. якут с Патомского нагорья на мой вопрос, был ли он в верховьях реки Хайверги, ответил: «Буль».

Наконец прибыли с каюрами две связки по 12 оленей. Каюрами были Иван средних лет и Май, молодой парень. Иван по-русски не говорил, а Май окончил 7 классов русской школы. Предварительно Роман помог мне записать некоторые якутские слова, которые помогали мне в общении с Иваном.

Белые ночи, когда «…одна заря догнать другу спешит, дав ночи полчаса…» и жаркие дни способствовали быстрому оживлению природы. Несмотря на широкое распространение вечной мерзлоты, весной все цветет, травы вырастают по грудь, таких высоких трав мне ранее не приходилось видеть. Часто бывало, что идешь целый день по воде, а напиться негде. Нагретая солнцем вода противна на вкус. И только на остановках в шурфах из мерзлоты утоляешь жажду холодной водой.

Каюры обычно ехали верхом на оленях впереди связки, а мы шли пешком за ними. Мы – это я, коллектор и промывальщик. Передний каюр стрелял по уткам, которые нередко встречались на тропах, залитых водой.

Однажды, едва мы остановились на ночлег и стали развьючивать оленей, как около нас сел глухарь. Опомнившись, он поднялся, но в это время выскочила собака каюра, подпрыгнула и схватила его за ногу, прижала к земле и задавила. Потом эта собака часто ходила со мной в маршруты, и я наблюдал, как учуяв глухаря, она начинает подпрыгивать. Глухарь поднимается, а собака в прыжке хватает его за крыло или ногу и придавит. Охотники кормили собак только во время охоты, а в остальное время те сами добывали себе пищу. Когда добыть они не могли, то худели настолько, что видны были ребра. Иногда они от голода задирали домашних оленей. Потери от них были большие, поэтому правительство республики издало специальное постановление надевать на собак чанкай. Чанкай – это путы для собак, сделанные из дерева в виде перевернутой буквы Т, к длинному отрезку которой привязана ременная петля. Петля надевается на шею собаке, а поперечина мешает ей бежать и нападать на оленей.

 

В середине сезона у меня убежало 9 оленей. Найти их не смогли, а осенью при сдаче мне дали расписку, что олени сданы полностью, объяснив, что они могут вернуться. А если нет, то их спишут на волков, которые ежегодно задирают сотни оленей.

Гибнут олени и от болезней. Особенно страшна болезнь, называемая «копыткой», когда у копыта оленя появляются мелкие язвочки. Однажды при вьючке оленей я увидел, что каюр не вьючит одного оленя, а груз распределяет на других оленей. Я спросил его, почему он не вьючит этого оленя. Каюр ответил: «Капытка. Олень умер будет» Я промыл марганцовкой больную ногу оленя, засыпал стрептоцидом и забинтовал. Каюр только посмеялся: «Все равно он умер будет». И точно: прошли мы половину пути, как олень упал с выпученными глазами и больше не поднялся.

Когда мы передвигались к месту начала работ, коллектор мне говорил, что якуты не умеют ориентироваться. А что тайга для них как для нас родной город – все это выдумки. Чтобы опровергнуть его рассуждения, я показал каюру-якуту рукой направление, куда нам надо идти, сказал, что там будет озеро, и направил его вперед, а сами мы двигались следом.

Однажды мы сидели у костра, и Май спросил у меня, почему русские не дружный народ? Я попросил его пояснить такое суждение. Этот парень был еще совсем молод, но в нем уже была видна мудрость и вдумчивость. Он рассказал такую историю: работал он на лесозаготовках и жил в бараке вместе с русскими рабочими. Когда они получали аванс или зарплату, то начиналась пьянка, ссоры и драки, и это продолжалось несколько дней. И так происходило всегда, когда они получали деньги. Все это ему надоело, и он попросил начальника перевести его в барак, где жили рабочие литовцы и латыши. Эти выпивали только в праздники, пели песни, танцевали, друг друга угощали и никогда не ссорились. Что я мог ему ответить на это? Только и сказал, что ему не повезло, что он попал в барак с одними подонками.

От нашей стоянки я послал Ивана за продуктами, а Маю с коллектором дал задание переместиться на новое место, куда мы придем с промывальщиком после маршрута. Когда же мы пришли на место, то не обнаружили никаких следов оленей. Решив, что они могли задержаться, разожгли костер и стали ждать. Время шло, а их не было. Я поднялся на гору, откуда заметил дымок от их табора. Когда мы пришли к табору, я спросил у коллектора, почему они остановились не там, где им было указано. У него была карта и компас, но вместо того, чтобы признать свою ошибку, он стал все валить на Мая, который якобы утянул его в сторону. Май стоял в стороне, и вдруг с ножом в руке со словами «Зачем неправда говоришь?» бросился к коллектору. Я успел перехватить руку Мая, который со слезами на глазах пообещал: «Все равно он умер будет!».

 

Коллектор попал ко мне после окончания курсов повышения квалификации. И первое, что я от него услышал, это хвалебную речь в адрес начальника Коршуновской партии, который помог ему избежать призыва в армию. Среди подонков он набрался блатных слов и ими пытался выставить себя, как человека прошедшего огонь, воду и медные трубы. Вечерами сидя у костра, он воспитывал Мая в духе недоверия к милиции, рассказывал всякие небылицы, якобы если он будет в городе, то милиция отберет у него все и еще изобьет. Я несколько раз говорил Маю не верить болтовне, а коллектору постоянно делал замечания, что он – ИТР, должен нести культуру людям, а не ложь блатной братии. Тот обычно огрызался и отвечал, что это его дело, с кем и о чем говорить. Такие люди обычно трусливы, и после слов Мая, что «все равно он умер будет» он стал подлизываться к Маю с подарками (зеркальце, бритва и др.).

Мы продолжали геологическую съемку местности, шлиховое и гранулометрическое опробование речных и террасовых отложений. Где-то на междуречье Ичоды и Келемтине была найдена фауна юрского периода. Впоследствии будучи в Ленинграде во ВСЕГЕИ, ко мне подошел научный сотрудник и сказал, что он в своем реферате отметил мою находку юрской фауны.

В долине реки Келемтине я почувствовал сероводородный запах, стал искать его источник и нашел его в террасе. Бросилась в глаза необычная бурая окраска террасовых отложений. Здесь из верхней части террасы сочилась вода бурого цвета с сильным запахом сероводорода и горьким вкусом. В воде я обнаружил шарообразные стяжения сернистого железа (марказита) и гипса в форме ласточкиного хвоста.

Выйдя утром из палатки, я увидел, как из леса с севера выползают клубы дыма. Вспомнив обгоревшую девочку, я связался по рации с партией, работающей севернее нас, и узнал, что горит лес в 250-300 км севернее нас.

Заканчивая маршрут, в двух километрах от табора в небольшом ручье я нашел неокатанный обломок магнетита. Стало ясно, что где-то выше по ручью должны быть коренные выходы магнетита. Но было уже поздно, поэтому уходя на следующий день в маршрут, я поручил коллектору сходить по ручью, найти и опробовать магнетитовый выход. Вернувшись из маршрута, я спросил у коллектора о его результатах. Он начал с того, что никто другой не нашел бы этого выхода. При этом его ответ пересыпался блатными и нецензурными словами. Я заметил, что так разговаривать он может со своими друзьями, но не на работе. Он ответил, что так разговаривает со всеми, и даже с матерью.

От реки Келемтине через водораздел перешли в долину реки Вокунайки, где провели шлиховое опробование и взяли мелкообъемные пробы на гранулометрической анализ и рентген.

Однажды, разбившись на отряды, я наметил Маю время и место встречи, а сам с Иваном ушел к северной границе нашей площади. Возвращаясь к месту встречи с Маем, я увидел тропу со следами оленей и сказал Ивану, что это олени Мая. Тот посмотрел на следы и покачав головой сказал: «Это дикий олень». Почему он так решил, я не стал уточнять, т.к. он все равно не смог бы мне объяснить.

Тропа с оленьими следами была попутной, и мы пошли по ней. Через несколько километров слева подошла и вторая тропа. Иван, показав на нее, сказал: «Ходил Май, один олень плохой». Тогда я понял, как он различил следы. Дикий олень движется легко, как бы слегка касаясь земли, а наши груженные олени ступают тяжело, их след глубже. Так и больной олень: он только слегка касается земли больной ногой. Вскоре мы увидели дымок костра нашего отряда. В этом месте у нас убежали девять оленей, которых найти не удалось. И у нас осталось 14 оленей вместо 24 (учитывая одного павшего).

Вновь мы разделились на два отряда. Мы с Иваном и промывальщиком пошли к реке Чона - западной границе наших работ. Затем ушли к южной границе, потом вдоль нее в сторону восточной. Здесь вновь пересекли долины Вокунайки и Келемтине, произвели опробование их русловых и террасовых отложений с целью поисков спутников алмаза, граната пиропа. После окончания работ пробы отправлялись в Иркутск для рентгеновского и минералогического анализа.

В русловых отложениях этих рек встречалось много галек опала и халцедона. В воде они были особенно красивы, переливаясь различными цветами: красным, розовым, лимонным, голубым и белым.

Из бересты якуты делают и лодки, которые легко переносит один человек на плече.

Предварительно проварив бересту, они ее расщепляют на тонкие листы и сшивают в длинные полотна, а потом скручивают в рулоны. Полосы получаются очень легкие и служат в летнее время для покрытия чума.

 

Наступала осень, природа меняла свой облик. Северная куропатка побелела, и на земле стала видна издалека. Мы с Иваном договорились, что он со своей ТОЗовкой будет стрелять сидячую птицу, а я – летящую. Глухарей и тетеревов на деревьях находила собака и облаивала. Иван привязывал вожака и подходил к дереву, а я отходил в сторону и ждал выстрела из ТОЗовки. Если дичь взлетала, то я сбивал ее влёт. Так мы ежедневно питались дичью: куропаткой, тетеревом, глухарем. Суп мы не варили, а ели мясо и записали бульоном. Иван подсчитал, что за 10 дней мы съели 33 тушки дичи.

Так постепенно проводя работы, мы двигались к восточной границе нашей площади. Прошли верховье реки Улахан-Батуобуя, где увидели небольшое озеро, из воды которого торчал хвост самолета ПО-2. Этот самолет, ведомый пилотом И.Т.Куницыным с двумя пассажирами: П.И.Куницыным и кинооператором Иркутской кинохроники сделал вынужденную посадку в феврале 1948 года. Самолет летел из Ноканно в Ербогачен, но в связи со снегопадом и ураганным ветром пилот сбился с пути, потерял ориентировку, и израсходовав все горючее, сделал вынужденную посадку. Поиски самолета велись по маршруту его полета, а он оказался в стороне. После длительного голодания двое пострадавших погибли, в живых остался один П.И.Куницын, впоследствии работавший у меня завхозом.

Почему же погибли люди от голода в такой богатой дичью тайге? Конечно, «задним умом» рассуждать легко, но все же? Мне приходилось заниматься поисками потерявшихся в пути, и я знаю, и другие знают, что поиски продолжаются 15-20 дней, а затем прекращаются. Знали об этом и пострадавшие. Знали и о том, что лучше оставаться на месте, а не уходить. Поэтому они сидели на месте, зная, что их ищут. И пока была какая-то еда, они надеялись. Потом съели все, что можно было съесть, вплоть до кожаных ремней. К тому времени они настолько ослабли, что о передвижении не могло быть и речи. Они стали готовить бревна для плота, пережигая на костре валежник. Ждали вскрытия реки. Первым умер в ночь с 1 на 2 мая пилот самолета, вторым был кинооператор, который погиб, отталкиваясь от льдин. Он упал в воду и утонул на глазах у П.И.Куницына.

Если бы они в начале, пока еще не оголодали, попробовали пересечь долину поперек, то могли бы наткнуться на тропу охотников. Если бы им помешал глубокий снег, могли бы сделать простые снегоходы. А для обеспечения себя продовольствием могли ставить петли, ловушки на зайцев, куропаток, тетеревов или глухарей. В конце концов, можно было сделать рогатки и отстреливать мелких птиц и животных. С ними был самолет, с которого можно было взять все, что нужно. Кроме того, в реке и в озере водится рыба: окунь, щука, хариус, которых можно было ловить.

Закончив все работы, мы двинулись к поселку Тас-Юрях. Не доходя до него, остановились, сняли с себя изодранную одежду и обувь и развесили ее на кусты как память о многодневных тяжелых маршрутах. Выйдя из леса, мы услышали стрельбу из ружей. Оказывается, местное население ждало нашего возвращения и наблюдало за тропой. Кто первый заметил появление отряда, тот производил выстрел. И тогда все кто был в поселке, вышли и стреляли, салютуя нашему возвращению.

У Мая я попросил достать мне хамус – музыкальный инструмент многих народов севера. Взамен Май попросил баночку из под леденцов. Я дал ему банку с леденцами и мешочек белой муки.

Был у нас в экспедиции завхоз Раздобрев. Звали его «Великий комбинатор», и он на нас не обижался, говоря: «Но ведь вас я не обижаю». И точно, он доставал для нас то, что в магазинах отсутствовало, но было в ОРСе Севморпути (ОРС – отдел рабочего снабжения). Продукция, предназначенная Северу, упаковывалась в цинковые коробки на случай, если транспорт затонет. Пользуясь связями с ОРСом, он получал якобы для экспедиции кровати, швейные машинки и другое, отправлял в Иркутск своей жене, а она, как говорили, торговала ими на рынке.

Вернувшись в Иркутск, мы приступили к камеральным работам. Но так как я был лишен допуска пользоваться секретными материалами, то я был вынужден пользоваться только публикациями, о чем сказал М.М.Одинцову.

 

Вспомнился мне 1949 год, когда наше управление отмечало 25-летие Геологического управления. Руководство напечатало пригласительные билеты с кармашком, куда предполагалось вложить несколько снимков с таежными видами, палатками геологов. Такие же пригласительные билеты были отправлены министру геологии Захарову. Реакция его была моментальной. Он вызвал по прямому проводу начальника управления И.А.Кобеляцкого, отчитал его и приказал изъять из билетов «секретные» снимки.

Окончив камеральные работы, нас вновь вернули в лоно геологического управления, и мне срезали зарплату на 300 рублей. На мое встречное заявление нанесли массу резолюций о неправомерности этого акта. Однако никто не хотел подписать приказ об отмене предыдущего. Тогда я сказал главному геологу, что пошлю свое заявление с резолюциями в журнал «Крокодил».

 

У якутов многие слова схожи с татарскими, а если к этому добавить наличие у них лошадей монгольской породы и мелкого рогатого скота, можно предположить, что их предки пришли из степных районов, а оленеводство перешло к ним от эвенков или орочёнов, как называли их раньше. Орочён – по-якутски – олений человек.

Министр геологии Захаров уступил место Антропову, который до Кобеляцкого работал начальником Иркутского управления. Антропов учился вместе с М.М.Одинцовым и невзлюбил его, т.к. Одинцов был из интеллигентной и культурной семьи.

Новый министр собрал совещание, на котором объявил, что теперь стоит задача планомерной геологической съемки всей территории Союза в масштабе 1:200 000, с изданием карт и пояснительных записок к ним.

После доклада министра Одинцов задал ему вопрос, будут ли геологи обеспечены соответствующей топографической основой. А министр, решив еще раз задеть неугодного ему человека, изрек такие слова: «Мы тоже не лаптем щи хлебаем!». Но недолго он «щи хлебал не лаптем», его с треском выгнали из министров, а М.М.Одинцов продолжал поиски алмазов и возглавил Институт земной коры Академии Наук РСФСР. Так жизнь сама всем распорядилась.

А наша партия стала называться геолого-съемочной, и в ее задачу входила съемка и составление Государственной геологической карты полезных ископаемых и пояснительных записок к ней, а также защита в ВСЕГЕИ в Ленинграде или Новосибирске.

 

Работы рассчитывались на два года полевых работ, 1954 и 1955 г.г.

 

Начальником Витимской партии был назначен И.А.Чернецкий, а я – старшим геологом партии, и зарплату мне тоже восстановили.

Начальником управления в то время был Конев, прибывший в Иркутск со своей супругой Куропаткой, и первое, что он сделал, это приказал привезти ему на квартиру десять чемоданов, прибывших в адрес спецотдела.

Главным геологом управления был Ткалич, а замполитом – Кузьян.

Самолетом ПО-2 из Улан-Удэ до Богдарино, а далее на лошадях и арендованных оленях мы переехали на прииск Еленинский, где организовали базу, откуда и повели геологическую съемку и поиски.

Со своим отрядом я ушел на север через реки Витимкан к реке Горбылок. По правому борту долины реки Горбылок нами была обнаружена молибденовая минерализация на площади в 350 кв.км. На мою рекомендацию о проведении детальных поисково-разведочных работ, главный инженер Ткалич ответил, что нас в достатке снабжает молибденом Китай, поэтому никаких работ проводить мы не будем. Буквально через несколько лет мы для Китая стали врагами № 1, и торговля сократилась. Так что «на дядю надейся, но сам не плошай».

Двигаясь на запад по водоразделу Витимкан-Горбылок, мы однажды пошли налегке на новый табор, куда позже должны были подойти наши каюры, но они не пришли. Сидим мы у костра голодные, не имея ни соли, ни хлеба, а «голод не тетка». Я отправился рыбачить, благо, что рыболовные снасти были всегда с собой. Поймал 40 хариусов, мы пожарили их на рожне и «заморили червячка».

Делая маршрут к Витимкану, я вышел на вершину обнажения известняка, круто падающего в сторону Витимкана и обрывающегося вниз к реке. Здесь на вершине мои ботинки заскользили вниз к обрыву. Я упал грудью, широко разбросив руки и ноги, и тем самым приостановил сползание. Затем, цепляясь пальцами рук за трещинки и помогая ногами, с большим трудом выбрался наверх. А когда сбоку взглянул на 15-20-метровый обрыв, то холодок прошел по спине.

Закончив работы севернее Витимкана, мы перебрались на правый берег, где и встретились с отрядом Чернецкого, вместе заночевали и на следующий день должны были пойти на юг к реке Витим, который протекал параллельно Витимкану в 6 километрах от него. Вечером поставили в реку ящик сливочного масла, придавив его камнями, чтобы не унесло течением.

Рано утром, придя помыться на реку, я намылил лицо, а мыльницу положил на камень. Когда сполоснул лицо, то увидел, что мыльница плавает на воде. Я вновь намылился и положил мыльницу на камень, а ополоснувшись, увидел, что она снова на воде. Тогда до меня дошло, что вода прибывает. Пришлось срочно поднимать всех на поиски ящика с маслом. Нашли его на глубине по пояс.

Быстро позавтракали, завьючили оленей и где-то через час-полтора были на берегу Витима. Стали купаться в теплой витимской воде. Вдруг все ощутили, что вода становится все холоднее, и заметили, что она быстро прибывает. Пока мы прошли 6 километров, витимканская вода прошла примерно 140-150 километров.

Все отправились на новый табор, а мы с парнем-рабочим пошли маршрутом с выходом на новый табор. В конце маршрута мы вышли к берегу Витима. Здесь река делала крутой поворот, подмывая скалистый правый берег. Пройти у подножья скалы было невозможно, и мы поднялись на скалу, чтобы пройти этот участок по верху. Я шел впереди, предупреждая рабочего об осторожности.

 

Ночевали мы там, где нас заставала ночь, и в Богдарин пришли на двадцатый день. Но как оказалось, рентген не работал, рентгенолог был в отпуске. Врач наощупь определил сросшееся сломанное ребро. Потом уже в Иркутске рентгенолог сказал, что одно ребро было сломано, а в другом была трещина, и что они сами срослись.

 

Обратно мы двигались на лошадях верхом и на путь потратили 4-5 дней. Боли я уже не чувствовал и сразу же приступил к работе.

Работы вдоль Витима были закончены без меня, и дальнейший наш путь лежал в верховье рек Малого и Большого Амалата. Здесь на сравнительно пологой равнинной местности встречались озера, некоторые из них были вулканического происхождения. Ближе к руслам рек было обнаружено несколько «паразитных» вулканов (потухших), сложенных вулканическими шлаками, туфами и «бомбами».

Здесь в редколесье приходилось иногда выходить на охоту, каюры охотились на сохатого, а мы - на глухарей, которых было в изобилии. Наступил осенний период, и молодые глухари были уже на крыле (научились летать). Однажды на охоту мы вышли вместе с Чернецким, он с ТОЗовкой, а я – с двустволкой. Глухари сидели на деревьях, и мы договорились, что он стреляет сидячих, а я – влёт. Счет был такой: он добыл одного, а я пять глухарей.

Завершив работы, мы вернулись на свою базу на прииск Еленинский, куда приехали гости: В.Лисий и его супруга по имени Искра. Они вели детальные поиски на найденных нами рудопроявлениях по рекам Ныроки, Сайже и Сайжекону.

Наступали холода, и мы сперва с Лисий, а потом с И.Чернецким поехали за дровами для отопления. Дул холодный ветер, и я застудился, у меня заклинило челюсть, пришлось вызывать фельдшера, которая пыталась ложкой открыть мне рот и не смогла. Хорошо, что до этого я убил сохатого, поэтому питался мясным бульоном.

А добыл сохатого я при таких обстоятельствах ...

Нужно было провести шлиховое опробование небольшой реки, притока Витимкана, и мы вдвоем с промывальщиком пошли к реке, а за нами увязалась чья-то собака. Взяв несколько проб, мы прошли дальше и в это время услышали лай собаки на горе. Я оставил рабочего промыть пробу, а сам пошел на лай собаки. Уже приблизившись к ней, я почувствовал, что меня что-то тянет назад. Оказалось, продираясь через чащу, я прошел через петлю, которая затянулась на прикладе ружья и тянула меня назад.

 

Освободив ружье от петли, я поднялся на вершину горы и в десятке метров увидел стоящего ко мне боком сохатого и выстрелил. Сохатый побежал, но тут же остановился другим боком. Я вновь выстрелил, но он стоял на месте. Приблизившись, я увидел петлю, затянувшую через рог его морду. Сохатый стоял, расширив ноги, изо рта и носа у него текла пенистая кровь. Рабочий услышал два выстрела и бегом прибежал ко мне. Увидев сохатого, ударил его в лоб молотком. Но этого удара тот уже не чувствовал. Мы сели и закурили, вскоре сохатый упал. Я быстро его разделал и разделил на две части. Одну часть сложил к дереву, накрыл ее шкурой и оставил записку охотнику, оставившему петлю, о том, что часть мяса я забираю, а за другой приеду через неделю, если он ее не возьмет. Через неделю я послал туда каюра, и он привез вторую половину. Бульоном этого мяса и я питался, а жена грела песок и в мешочке прикладывала мне на скулы.

 

Незадолго до моего заболевания мы поймали молодого бурундучка. Домом ему стала клетка с темным отделением для ночлега. Днем его отпускали бегать по комнате. Когда я лежал, он прибегал ко мне, садился на мою грудь, брал из рук кедровые орешки и ел, а наевшись, набивал орехами свои мешки и убегал в свою клетку. Там в темной половине складировал их, делая запас на зимний период. Мы назвали его Тришкой, и на этот зов он прибегал к зовущему.

Когда я болел, то наблюдал, как Тришка глядит в окно на улицу, где ребятишки играли в футбол, и он вел себя как болельщик: то головой резко вертел, то поднимался на задних лапках. Так он болел за футбол.

До дома в Иркутске Тришка проделал путь на лошади, на самолете, на поезде и на машине. Так он прожил всю зиму, то спал 10-12 дней, потом выходил по своим надобностям, подкреплялся орешками и вновь ложился спать. Однажды Тришка вышел заспанный, потихонечку двигался, и я подтолкнул его пальцем. Он ощетинился. Я вновь подтолкнул его пальцем, и он, рассердившись, вцепился мне зубами в палец. Я поднял руку, но он вцепился крепко и висел. Я тряхнул рукой, он оторвался, но ударился о стену и как бы задохнулся. Я сделал ему искусственное дыхание, он ожил и ушел в свой домик.

 

Закончив предварительную камералку, мы на лошадях отправились на прииск Троицкий, где приземлялись самолеты. Остановились мы у лесника, где базировалась Нырокская партия под руководством Лисий. Как водится, накрыли стол, и к нам пришел лесник. В разговоре лесник часто употреблял слово «гамузом», поэтому мы между собой называли его не по имени, а «гамузом». Когда разлили по стаканам водку и подняли для выпивки, он начал свою речь: «Гамузом, ребятки, я ведь был моряком, сигнальщиком на корабле…» В это время вошла его жена и строго посмотрела на него. Он вытянул вперед руку, как бы задерживая ее и оправдываясь: «Не свое, не свое, Ксюточка. Вот, ребята угощают» Она ударила его ладонью по щеке, а он: «Спасибо, спасибо, Ксюточка». Позже я узнал от его жены, что отсутствие нескольких пальцев на его руках – результат обморожения после крепкой выпивки. Поэтому она строго за ним следила. Однако при моем отъезде он пошел проводить меня, захватив бутылку, которую мы выпили, закусывая выпавшим снегом. Так мы расстались с веселым и приятным собеседником «гамузом».

Из поселка Троицкого груз партии и ее работники отправились в Улан-Удэ.

 

 

Примечание Барахтенко Елены, внучки автора:

На этом книга заканчивается. В 1998 году у деда случился первый инсульт, после которого он больше не мог писать или печатать на пишущей машинке. А только сидел и часами перебирал фотографии, которых осталось несколько альбомов. Осенью 1999 года случился второй инсульт,

а 18 мая 2000 года его не стало.

Стр.4

Стр.5

Стр.6

Стр.7

  В семье Могилевых я бывал, папа меня познакомил с его сыновьями.
  Они были по возрасту примерно как я - 10 - 11 лет, Александр и Андрей  так звали братьев. Занимались они моделированием и у них в комнате красовались боевые корабли сделаные собственными руками.
Я завидовал белой завистью.
  Ещё у них была возможность играть в игры начитавшись  Гайдаровских книг.
   Висели на верёвках консервные банки и когда дергали за верёвку они бренчали.
   Это была детская боевая романтика.
    Под ними буквально в подвале жила семья старых китайцев - муж и жена, они были высокими худыми и грязными.
   Входы в квартиры были рядом, но у Могилёвых дверь открывалась как обычно, а у китайцев это была крышка в подземелье ...
  У нас под навесом был подвал. крышка - дверь поднималась и вниз по лестнице спускаешся в темноту и холод ...
   Точно так было и уних ...
   Так странно всё это ...
    Они постоянно были пьяными и грязными.
  В один из приездов к папе я пытался узнать о братьях и их отце но папа  невнятно отреагировал на мой вопрос. И я подумал что с моим уходом из семьи, возможно, обострились и отношения с коллегами и знакомыми. Правда это предположение ...
  Проходит  время и хочется узнать кто как и куда и на сколько успешен или нет оказался в жизни ...

        Мои воспоминания о  
              бурундучке...
  Осенью папа привёз бурундучка. Посадили его в клетку и в неё засунули фанерный кубик с круглым отверстием туда же напихали сухого мха. Это было его спальное место. Меня настроили на то, чтоб я вел дневник и я пытался это делать  - рисовать и писать. Сейчас не припомню что нибудь интересное что заслуживало бы записи, но я всё равно старался конспектировать.
  Но вот два случая всё таки стоят внимания ... Однажды зимой как обычно я открыл клетку чтоб бурундук побегал по квартире.
  Два, три дня он спал в фанерном ящичке потом взъерошеный просыпался бегал по квартире и навеселившись опять заходил в кубик и затыкал мхом вход.
Когда он бегал я заметил, что он часто ныряет под диван. Решив проверить его интерес я закрыл его в клетке, а сам подняв пружинный матрас обнаружил горку насщёлканых орех.
  Я конечно, всё это прибрал к рукам, опустил матрас и открыл клетку. Бурундук не мешкая бросился под диван. Через мгновение выскочив оттуда взбежал по мне как по дереву и вцепившись зубами в руку стал её рвать. Я стряхнул его, он упал на пол, вижу ударися хорошо.
Я забеспокоился  - не убился ли, но всё обошлось.
Однажды он убежал это было летом, я долго надеялся что вернётся но...
  А убежал он потому, что я клетку не поставил на старое место. Возможно, как свечерелось, он прибежал на старое место, а клетки нет. Так я  это представляю. И ещё деталь: поставив клетку на другое мест я и не думал её открывать. Просто он прыгая по клетке и ударяя лапками в дверцу нечаянно её открыл. Меня дома не было, уже поздно вечером я пришёл и обнаружил, что бурундучка нет ...