27 сентября 1947 года на базе Чокан мне довелось наблюдать северное сияние. Оно началось в 22 часа и закончилось в 22:40 по местному времени. Сияние представляло собой чередование темных и светлых полос в виде вертикально развернутого веера, основание которого находилось за горизонтом. Полосы то затухали, то оживали, и создавалось впечатление, что они передвигаются с востока на запад. Зрелище было красивым, и я тут же зарисовал его в блокноте.
За восточной окраиной поселка Ксеньевская на правобережье реки Урюм возвышается гора, которую местные жители называют «Дунькин пуп». Об этом названии мне рассказали следующую версию. До революции у подножья горы располагалась харчевня, где обслуживала своим телом девица по имени Дуня. За ее обслуживание со старателей взималась плата рассыпным золотом, а мерой служил ее пуп, куда и засыпалось золото. Правдивая это версия или нет – судить не берусь, но работал я в районе, где добывалось золото, и подобных рассказов я слышал немало.
В апреле 1947 года в управление пришел корреспондент газеты «Советский боец», как он представился, и по рекомендации нашего начальства сфотографировал меня. Эта
фотография была размещена в газете «Восточно-Сибирская Правда» за 20 апреля 1947 года.
Вскоре пришли операторы из Иркутской студии кинохроники и засняли меня на пленку за микроскопическим изучением образцов. Но пленки и хроники в кино мне не довелось видеть.
В 1948 году, когда я заканчивал камеральные работы по Аманан-Макитскому отряду, М.М.Одинцов предложил мне перейти в Тунгусскую экспедицию, организованную для поиска алмазов на Сибирской платформе. Я дал согласие, но начальник управления не согласился, хотя Одинцов предлагал за меня взамен двух геологов.
С января 1948 года Олёкминская экспедиция отошла в распоряжение Читинского геологического управления, а меня назначили начальником Хомолхинской поисково-съемочной партии масштаба 1:200000. На геологической съемке такого масштаба мне работать не приходилось, а длительный перерыв после окончания института привел к тому, что многое забылось, и мне пришлось много читать специальной литературы. Геологом партии был Донат Кокорин. Который работал на съемке миллионного масштаба и вопросы стратиграфии были ему знакомы.
В мае 1948 года партия в полном составе на самолете прибыла в г.Бодайбо, где нам нужно было ознакомиться с фондовыми материалами по району предстоящих работ.
Свое название партия получила от названия реки Хомолхо (приток реки Жуя), где партия должна была проводить работы. В фондах Бодайбозолото я познакомился с его работником майором Сенеевым, который подарил мне книгу геолога-геоморфолога Минаева, расстрелянного в период сталинских репрессий. Как рассказали мне, людей тогда расстреливали, а потом захоранивали в старой штольне. Книга Минаева была запрещена, однако ею продолжали нелегально пользоваться, т.к. она была единственным и лучшим пособием в поисках древних золотоносных россыпей золота.
Знакомясь с фондовыми материалами, я обнаружил геологическую карту для нашего района более крупного масштаба, чем намеченные работы нашей партии. Эти работы были проведены партией НИГРИЗолото.
Об этом я поставил в известность начальника управления И.А.Кобеляцкого и предложил ему изменить направление работ на проверку заявок, которых много скопилось непроверенных, или провести запланированные работы по правобережью реки Витим в низовьях на сочленении Сибирской платформы и складчатой зоны Патомского нагорья. После длительного согласования получил добро на второй вариант. Таким образом, работы мы вели в 250 километрах западнее запланированной площади, но название партии, согласно проекту, сохранилось как Хомолхинская.
Партия входила в состав Витимо-Патомской экспедиции, которая объединяла шесть поисково-съемочных партий. Начальником экспедиции был мой товарищ по институту М.Д.Коренев.
Согласование с управлением о переносе работ затянулось, и мы смогли приступить к работе только с 1 августа 1948 года. Топографических карт для новой площади мы не имели, поэтому работы приходилось проводить на копиях с карты миллионного масштаба.
В то время карты такого масштаба были гипотетическими, т.е. в значительной части имели предположительные обозначения и наносились по рассказам местных жителей, охотников и на планшетах изображались пунктиром.
В работе мы не раз убеждались в неправильном отображении действительности. Так, например, на карте было показано, что верховье реки Быстрой находится на юге, а в действительности она находилась на востоке. Это сильно усложняло наши работы, т.к. уже по ходу маршрута приходилось производить корректировку, удлинять маршрут, а отсюда и время возвращения на табор тоже увеличивалось.
Часто в литературе места базирования путешественников и экспедиций называют лагерем, но это название ассоциируется с лагерями заключенных. А у нас, постоянно кочующих, такие места именовались табором.
Мы загрузили экспедиционный катер и 10-тонную лодку снаряжением и продовольствием, и партия выехала вниз по реке Витим к устью правого притока – реке Нижняя Язовая, захватив двух вьючных лошадей.
Вместе с рабочим Сергеем Храбских я высадился на острове Светлолобово, чтобы принять для партии еще двух лошадей, и погрузив их в большую лодку, мы стали самосплавом спускаться вниз по течению Витима. Дорогой нас должен был встретить катер и доставить в устье р.Н.Язовая. Но катер прошел мимо нас, не обратив внимания на нашу сигнализацию. Нас отнесло к скалистому правому берегу и ударило о скалу. Лошади устояли, и лодка выдержала удар.
Позже катер нас нашел, и мы наконец прибыли на место назначения, где было зимовье, где жили старичок 93 лет и старушка. Несмотря на свой возраст, старик вытаскивал из воды принесенные водой бревна, пилил, а затем колол, заготавливая дрова для колхозной бани и для отопления зимовья. Занимался он и охотой, в том числе и на медведя. Мне довелось сходить с ним проверить ловушку на медведя.
Примерно в 500 метрах от зимовья мы подошли к дереву, где была устроена ловушка на медведя. Устройство ее было простым. В дереве на высоте 2,5-3 метра просверлено сквозное отверстие, через которое продет металлический трос толщиной около 10 мм. На одном конце троса делается петля, а в отверстие забивается деревянный клин, к которому в мешке привязана приманка: рыба или мясо «с душком». На другой конец троса привязываются бревна в наклонном положении. Почуяв приманку, медведь лезет за ней и вместе с приманкой выдергивает клин. Под тяжестью бревен петля затягивается, охватив медведя за туловище, шею или лапу. Охотник подходит и пристрелив его, отвязывает бревна, и медведь падает на землю.
Вернувшись, мы приступили к упаковке груза и подготовке вьюков, а Донат Кокорин стал готовить лодку для маршрута вниз по Витиму, для изучения его правого скалистого берега.
В это время подъехали косари из колхоза села Воронцовка помыться в бане, которую подготовил для них старик-зимовщик. Среди ребят я увидел одного паренька, который чем-то отличался от других ребят. Я подозвал этого паренька, и он рассказал мне, что он из Черемхово, а сюда попал благодаря брату. Брат его взялся перегнать скот из Иркутска до Бодайбо и взял с собой своего младшего братишку. Сдав скот в Бодайбо, старший брат улетел пьяным в Иркутск, оставив Андрейку без средств на произвол судьбы. Андрей, которому было 13 лет, решил пешком идти в Иркутск. Дорогой он стрелял рябчиков, питался ягодой, потом продал ружье, купил хлеба, которого ему хватило, чтобы добраться до села Воронцовка, где он решил поработать в колхозе, чтобы заработать на дальнейший путь. Прошел он в одиночку около 200 километров. Я предложил Андрею пойти к нам на работу при согласии председателя колхоза. Вскоре он принес справку, что колхоз не возражает, и что ему будет начислен заработок и отправлен переводом по месту жительства. Так Андрейка стал членом нашего коллектива. Осенью по окончании работ он получил заработок и на самолете был доставлен в Иркутск, откуда уехал домой в Черемхово.
В партии были ещё трое пареньков в возрасте 15-16 лет. Все они работали маршрутными рабочими и мы прозвали их Пик, Пак, Пок. Иногда они залазили спать втроем в один спальный мешок и ночью. Перекатываясь, оказывались за пределами палатки под открытым небом.
Однажды вечером старик вытащил из воды утопленницу. Это была молодая женщина, совершенно голая, трусы держались на одной ступне, на шее болтался обрывок веревки, петлей охватывавший шею. На левой груди против сердца зиял глубокий порез, вероятно ножевая рана. Крови не было видно, наверное потому, что она пролежала на дне реки долгое время, пока веревка держала ее на якоре. Я тут же связался по рации с Бодайбо и передал о трупе в милицию. Утром, когда подошел катер с работниками милиции, трупа на месте не оказалось. Милиция нашла его ниже по течению. Старик рассказал мне, что он столкнул труп в воду, так как его старушка не могла спать, боясь мертвеца.
На следующий день, проводив Кокорина в маршрут, мы завьючили лошадей и двинулись на северо-восток. Переходя через болото, лошадь, которую вел я, наступила на корягу, и один отросток уперся ей в грудь. Она рванулась вперед и вырвала себе кусок шкуры размером с ладонь. За болотом лошадь развьючили, груз и седло сняли, уложив под дерево, рану засыпали стрептоцидом и перевязали простыней. Так мы остались с тремя лошадьми, из-за чего нам приходилось делать многодневные маршруты, далеко удаляясь от своего табора.
Я в маршруте. Изредка на деревьях встречаются мелкие, едва заметные затёски, а на каменных осыпях – положенные друг на друга небольшие каменные обломки. Не знающий и не догадается, что это тропы спиртоносов. Мне об этом рассказывал старик из зимовья. До революции из поселка Витим, да и с других мест на Бодайбинские прииски ходили спиртоносы обменивать спирт на золото. Это преследовалось, и за ними охотились жандармы, да и сами спиртоносы охотились друг за другом. Они подходили к прииску, останавливались в лесу и там нелегально меняли спирт на золото и так же скрытно уходили. А чтобы не сбиться с пути, обозначали свой ход только ему известными знаками. Нередко встреча спиртоносов приводила к убийству в борьбе за овладение добытым золотом.
В партии помимо геолога Д. Кокорина, с которым мне довелось проработать только один полевой сезон, после чего он был переведен в другую партию, к нам прибыла геолог А. Ш. Бектемирова. Она окончила Казанский университет, но по своим знаниям оказалась не выше коллектора. После ее маршрута мне написал Кокорин, что ее надо гнать из геологии. Рабочие отказывались ходить с ней в маршруты, боясь заблудиться. В Бодайбо она обратилась к бухгалтерам с вопросом, брать ли ей с собой туфли на высоком каблуке. Те шутя посоветовали взять и хорошее платье, так как они понадобятся для танцев. Она приняла это за чистую монету.
Старшим коллектором был назначен геолог Н. И. Луцкин, уже работавший в поле. Еще в Иркутске он просил меня похлопотать, чтобы его перевели в прорабы. Начальник управления согласился перевести, но предупредил, чтобы я об этом не пожалел. И вот в полевых условиях я понял, какой он зануда. Он часто обращался ко мне со своими потерями и вопросами, где его портянки, или ложка, или чашка, сумка и пр. Он сам был очень несобран, а ребята специально подшучивали над ним. Мне говорили, что у меня железные нервы, т. к. я его терплю. Весь камеральный период он корректировал свои дневники, а потом сидел и диктовал машинистке. После окончания работ по партии он был откомандирован в Читинское геологическое управление.
Промывальщиком шлиховых проб был И. Я. Емелин. Это был шлиховщик – виртуоз. До поступления в партию он проработал шлиховщиком 10 лет на Колыме. Вероятно, он был репрессирован, но я его об этом не спрашивал, а он сам тоже молчал. В общей сложности он проработал со мной три года, но и потом продолжал работу в других партиях, работавших в Бодайбинском районе.
Среди рабочих-горняков лучшим был Сергей Храбских из Донбасса. Он был хмурым, редко улыбался и очень любил слушать фронтовую песню «Дрались по-геройски, по-русски два друга в пехоте морской». Вероятно, он был в окружении и потом в лагере на севере, но он о себе никогда не говорил. Со мною он проработал также три полевых сезона.
В пределах Патомского нагорья мне довелось проработать три сезона: в Хомолхинской, Б. Патомской и Мамаканской партиях. Эта горная страна с севера ограничена рекой Леной, а с запада – Витимом. В пределах наших работ выделялись высокие (более 1600 метров) гольцы: Кангл, Янкан, Тепторго или Наполеонова шляпа.
Мне рассказывали, что на одном из этих гольцов до революции купечеством был установлен большой крест в благодарность купчихе Громовой, которой принадлежал прииск Безымянный.
Гольцы как правило были заросшие кедровым стланцем (стлаником). В зимнее время он стелется и покрывается снегом, а в летнее время поднимается до 3 метров высотой. Его ветви часто переплетены и очень труднопроходимы. Однажды, пересекая такие заросли и придерживаясь за ветки, я увидел под ногами обрыв склона высотой около 10 метров. Если бы я не держался за ветки, то падение было бы неизбежно.
Был со мною случай, связанный тоже со стлаником. Однажды наш табор перебазировался на другую сторону хребта. Мы пошли все одновременно параллельными маршрутами. Но на табор не пришла геолог Ю. К. Дзинкас. Подождав полдня, я дал указание табору передвинуться вдоль хребта на несколько километров и остановиться напротив маршрута Дзинкас, а сам отправился на ее поиски. Перевалив через хребет, увидел дым под хребтом, где она должна была пройти маршрутом. Внизу около дыма пасся дикий олень, спасаясь от мошки и не замечая меня. Горел мох – ягель, любимый корм оленей. Наломав веток, я стал тушить огонь. Услышав меня, олень убежал, а я продолжил ветками забивать огонь. Дошел до упавшего дерева, где, видимо, ночевала Дзинкас, и от ее костра занялся пожар. Пожаром был охвачен небольшой участок редколесья, и погасив его, я просигналил криками, но не получив ответа, пошел в обратном направлении. Белые ночи уже прекратились и наступили очень темные. Когда я поднялся на хребет, наступила полная темнота, а с нею и ночной холод. Для ночлега нужны были дрова, значит надо было найти в темноте стланик. С вытянутыми вперед руками я стал спускаться, но попав в какой-то обрыв, свалился, перевернулся и левым бедром упал на камень. Удар смягчила полевая сумка. Пройдя еще несколько метров, я наткнулся на куст стланика и под ним собрал кучку сухих иголок. Перед тем как разжечь костер, я посмотрел в сторону седловины и через ветки куста заметил в километре от себя огонек нашего табора. Не раздумывая, я по компасу, подсвечивая себе спичкой, определил азимут на лагерь и с вытянутыми вперед руками направился к нему. Пришел без приключений. Оказалось, что Дзинкас уже вернулась, встретившись с табором, когда он подходил к месту назначения. Свою задержку она объяснила тем, что упала, потеряла сознание, а когда очнулась, то было уже поздно продолжать маршрут, и она заночевала у упавшего дерева, разведя костер, от которого после ее ухода и загорелся мох.
«Краше гор могут быть только горы», а мы работали почти в центре горной страны, именуемой Патомским нагорьем. С высоких гольцов на большие расстояния видны горы с голыми или заросшими стлаником вершинами, с карами и цирками в верховьях рек. Их образование связано с ледниками, когда-то покрывавшими вершины, этих гор. Внутри каров и по долинам рек часто встречались озера округлой формы, образовавшиеся в результате сползания ледников и выпахивания подстилающих пород. Из озер вытекают ручьи и реки с холодной чистой водой, а на крутых склонах каров часто можно встретить снежники, не успевающие растаять за короткий летний период. На таких снежниках в летнюю жару находят убежище от гнуса дикие олени. Сюда же приходят на охоту медведи.
Наша партия работала в бассейне среднего течения реки Большой Патом, поэтому называлась Больше-Патомской. Ее северной границей было устье реки Хайверги, а южной – район «сорока островов» или устье реки Сатолах. Здесь в устье было небольшое зимовье, в котором проживал зимовщик с женой. Занимались они охотой и рыбной ловлей. Однажды незадолго до нашего прибытия они с женой после проверки сетей и заездков вернулись в зимовье. Решив погреться и посушиться, зимовщик стал класть в печь растопку и увидел в печи крупную сажу, а взяв ее в руку, понял, что это был порох, который хранился у него на полке. Оказалось, что две коробки пороха (1 кг) было кем-то высыпано в печь с целью устроить пожар и искалечить или убить зимовщиков. Такие проделки совершали заключенные, бежавшие из лагерей Бодайбинского района. Потом мне рассказывали, что эти преступники вышли на одно зимовье на реке Витим, где убили зимовщика, подперли дверь и подожгли. Но зимовщик оказался тяжело ранен, ему удалось вылезти через окно. Вскоре приехала жена зимовщика и сообщила о случившемся в милицию. Преступники были пойманы.
Однажды мы находились на хребте, когда у нас стали заканчиваться продукты питания, и я отправил на лодке Виктора Калинина и Валентина Кокшенова на базу, откуда они должны были привезти продовольствие. Для их встречи были направлены олени. У нас оставалась только одна банка консервов. И чтобы не испытывать сильный голод, мы решили не трогать эту банку, а всем разойтись в трехдневный маршрут и кормиться кто чем сможет. Я в маршруте собирал стланиковые орехи и по дороге утолял ими голод, а вечером на камне раздробил оставшиеся орехи и у костра испек из них лепешки. Утром собрал ягоду голубику и с помощью раскаленных камней в лотке сварил ее. Этим и питался три дня. На четвертый день все маршрутчики вернулись и решив пока не трогать оставшуюся банку консервов, легли спать. Но вскоре услышали звон колокольчиков. Это прибыли олени с продуктами и посланцами. Калинин и Кокшенов рассказывали, что на обратном пути им встретились люди, спускавшиеся на лодке вниз по реке. Признав их за своих, Кокшенов спросил, с базы ли они и есть ли для нас почта? Те ответили утвердительно и проехали мимо. Только тут наши поняли, что это были беглые заключенные. Дело было вечером, и боясь нападения, наши вытащили лодку и груз на берег, развели костер, а сами спрятались за камни, приготовив ружья для защиты в случае нападения. Так пролежав всю ночь за камнями, утром они двинулись дальше.
В тот год с продовольствием у нас в партии было очень тяжело, о чем геологи с возмущением писали в своих дневниках, за что впоследствии пришлось мне отвечать. А сложилось такое положение благодаря мести завхоза экспедиции Шамилевича. В 1948 году после окончания полевых работ мы выехали на реку Витим. Туда же приехал Шамилевич, закупив сено, как он сказал, 28 тонн на сумму 28 000 рублей. Это сено было на барже, и нам с геологом Кокориным стало ясно, что тоннаж завышен раза в два. Для проверки мы пригласили представителя сельсовета и колхоза для замера и определения точного веса закупленного сена. Приняв наивысший коэффициент плотности, комиссия установила. Что вес доставленного сена не превышает 14 тонн, о чем был составлен акт и передан начальнику управления. Из управления на проверку была направлена бухгалтер, которая подтвердила правильность оформленных документов, не проверив наличие сена. В следующем году, когда Шамилевич таким же образом украл в экспедиции 30 000 рублей, его уволили. Не привлекая к ответственности. А за наше заявление он стал нам мстить, заявив: «Не будете в следующий раз жаловаться!»
Снаряжение он нам выдал старое и изношенное, а продовольствия – такое количество, которого нам хватило бы только на половину срока. На мою телеграмму начальник управления сообщил, что дано распоряжение экспедиции полностью обеспечить нас продовольствием. Однако Шамилевич прислал нам норму расхода продовольствия, которая была ниже периода карточной системы. Поэтому я был вынужден уволить всех горнорабочих, оставив одного горняка и одного промывальщика-шлиховщика.
Мы должны были собрать около 3000 штук шлиховых проб, что с одним промывальщиком сделать было невозможно, поэтому я сделал для каждого геолога небольшие лотки, в которых каждый промывал шлиховые пробы.
Несмотря на сокращение многих ценных работников партии, продовольствия нам не хватило, и из тайги мы выходили голодными, имея на три дня по одной лепешке размером с блюдце, испеченной из муки с песком. Кто-то где-то для увеличения веса в муку добавил песка. Жевать эти лепешки было невозможно, поэтому отломив от нее кусочек, каждый из нас заглатывал его не жуя. И только на четвертый день нашего пути, встретившись с партией С. В. Черемисина, мы поели пшенной каши, взяв у них в долг несколько килограммов пшенной крупы.
База нашей партии была в устье реки Саталах (на Саталасе, как говорила жена зимовщика). Осенью зимовщики выезжали на промысел рыбы, заодно охотились на уток. Обычно зимовщик редко добывал уток, а его жена всегда возвращалась с хорошей добычей и на ее лодке было написано «Смерть уткам!»
В начале сезона нам надо было перебираться на правобережье реки Большой Патом. Ниже устья реки Саталах мы нашли маленькую лодку, на которой по два человека постепенно перебрались все, а олени на поводке переплыли реку. Я пошел в маршрут по реке Таймендре. Недалеко от ее устья был небольшой водопад высотой 1,5-2 метра, где я наблюдал, как хариус преодолевал его вверх по течению. Под водопадом скопилось несколько рыбин, которые как бы отдыхали. Затем рыба бросалась на струю, и быстро работая плавниками и хвостом, взбиралась по водопаду. Некоторые, не дотянув до верха, сваливались вниз и какое-то время передохнув, вновь бросались в струю. Так весь табунок преодолел этот водопад.
Притоки реки Большой Патом очень бурные. И перейти их без опорного шеста бывало невозможно, хотя глубина не достигала колен. Однажды, собравшись в многодневный маршрут и чтобы уменьшить свободный ход, я решил накануне пройти до начала маршрута, заночевать там, а рано утром начать свой путь. Переходя через небольшую речку, я был сбит с ног течением. Потом еще в двух местах пытался ее перейти, но каждый раз оказывался в воде. Промокнув и промочив карту и аэрофотоснимки, я вернулся на табор, чтобы просушить карту, дневник, и высушить одежду, а вечером рабочие свалили дерево через речку, которое стало для нас мостиком.
Идя вверх по очень бурной Таймендре, я увидел небольшой табунок уток-каменушек, которые легко двигались под водой против течения. Периодически они выскакивали на камни, отряхивались и вновь ныряли, далеко опережая меня. Вечером перед ночлегом мне удалось добыть одну утку. Она была очень жирная с каким-то своеобразным запахом, который долго еще держался в котелке.
В те годы геологи не имели резиновых лодок, капроновых веревок и другого необходимого снаряжения, однако несчастных случаев было гораздо меньше, чем происходит сейчас. Мы сами искали выходы из трудного положения и находили их. Однажды нам надо было переправиться на другую сторону Хайверги. Леса поблизости не было, а река была глубокая с холодной водой. Пошарив вдоль берега, мы нашли лодку на одного человека. Двоих взрослых людей она бы не выдержала. Самым легким среди нас был Виктор Калинин, который и стал у нас перевозчиком. Для перевозки один человек ложился на дно лодки, а перевозчик садился на лежащего. Лодку осторожно отталкивали от берега и осторожными взмахами весла подводили к другому берегу. Одного за другим переправили всех маршрутчиков. Но Ю. К. Дзинкас категорически отказалась ложиться в лодку и тут же за это поплатилась. Она села в лодку, как и перевозчик. Но как только лодку оттолкнули от берега, она чуть шевельнулась, и лодка опрокинулась. Двое оказались по горло в воде. Подсушившись у костра, геолог уже безропотно легла на дно лодки.
Возвращались мы с Виктором через Хайвергу, выбрав ее широкий, но еще бурный разлив. Обычно когда тебя сбивает водный поток, падаешь спиной вниз, т.к. на ней рюкзак с грузом. Вот и Виктор упал на спину, на рюкзак, нагруженный образцами и пробами. Голова его над водой, он, смеясь, пытается подняться и не может, пришлось мне его поднимать. Будь рюкзак оборудован крючьями, а не пряжками, он тут же мог бы сбросить его. Но наши конструкторы додуматься до этого не смогли.
Я редко ходил в маршруты с сопровождающим, обычно ходил в одиночку, и главным образом потому, что больше боялся за товарища, т. к. маршрутные рабочие были молодые и неопытные, не приспособленные к моему темпу движения. В этой партии я дважды подумал, что сопровождающий маршрутный рабочий все-таки нужен. Один раз, когда моя нога в стланике оказалась над обрывом, а второй раз, когда выбив маленький камень, рухнула многотонная глыба. Я успел отскочить, а если бы не успел… Ведь оказать помощь было бы некому, а для поисков потребуется много времени, энергии и затрат. Но проходило время, и я снова отправлялся в маршрут в одиночестве.
На реке Большой Патом я познакомился с геологом-геоморфологом по фамилии Бурачек из Москвы. Он работал от Бодайбинского управления, имел уже солидный возраст и проводил маршруты верхом на лошади.
Оставшиеся у меня горняки поговаривали, почему у Бурачека горняки зарабатывают 6-7 тысяч рублей в месяц, а у меня 2,5-3 тысячи. Я ответил им, что есть расценки, по которым и оплачивается труд, а что у них такой заработок – этого не может быть. Как оказалось при разговоре с Бурачеком, ему дали сметную стоимость, а не расценки. Не зная этого, он их заработок вписывал в расчетную книжку, за что потом рассчитывался собственными деньгами. А на отъезд домой занимал деньги у нас.
Гольцовая зона Патомского нагорья либо голая и заросшая лишайниками, либо местами покрыта кочкарой (кашкарой, рододендроном). Здесь почти не бывает гнуса, т. к. ветер разгоняет их, поэтому в жаркие дни здесь находили убежище дикие олени. Обычно они имеют серую окраску, но здесь нам встречались белые и пятнистые олени. Как рассказывали мне каюры, когда раскулачивали тоньёнов, они разогнали своих оленей, которые потом одичали, спаривались с дикими оленями, и это были их потомки.
Ниже гольцовой части был распространен кедровый стланик, кашкара, бадан, мох и лишайники. В нижней части склонов и по долинам рек произрастает лиственница, ель, ерник, береза и мохово-лишайниковая растительность.
Ближе к Витиму на его террасах – смешанные леса: лиственница, сосна, кедр, осина и кустарники. Здесь встречались красивые рощи из высокой и стройной сосны и такие же красивые рощи высокой и стройной осины. В лесах встречались кедры толщиной в 2,5-3 обхвата.
В предгорьях были широко распространены известковые отложения различного цвета (от черного до белого) с развитыми карстовыми формами рельефа.
В период весеннего половодья реки и их притоки быстро наполняются, но так же быстро усыхают, когда через карстовые воронки вода уходит в свои подземные русла.
По ручью Силина был прииск, где работали посезонно: в зимнее время готовили пески, а весной и в половодье их промывали. Когда вода уходила под землю, работы прекращались до зимы.
По одной из таких речек я проходил маршрутом. Воды в ней уже не было, по руслу цепочкой тянулись карстовые воронки, в которых лежали по несколько штук мертвых, но еще не разложившихся хариусов. В половодье они двигались к верховью, где должны были метать икру, но вода быстро ушла под землю, и рыба осталась в сухом русле.
В нескольких километрах от Витима в узкой долине расположены цепочкой два озера (Жаровские озера), соединенные ручьем через небольшой перешеек. Озера неширокие, но их глубина около 50 метров. Восточный берег у них обрывистый, с водопадами, а западный более пологий, заросший лесом. У южного озера построены зимовье, баня и склад. Здесь проживали рыбаки, сетями ловившие в озерах окуня. Рыбаки держали несколько поросят, которых кормили рыбой и лесной растительностью. Поросят дружно сопровождали собаки, когда те чуяли приближение зверя. А здесь нередко появлялись медведи, чтобы полакомиться рыбой и ягодой, росшей вблизи озер.
На берегах встречались ловушки на медведя. Сделаны они были из бревен в виде домика, высотой примерно 1 метр и длиной около 2 метров. Впереди была дверца, которая поддерживалась в поднятом состоянии рычагом, к другому концу которого прикреплена проволока. Эта проволока через щель в потолке проходит внутрь, и к ней привязывается приманка (мясо или рыба). Почуяв запах приманки, медведь залезает внутрь, дергает приманку, рычаг срывается, освобождая дверцу, и та скользит вниз, закрывая выход.
Попав в ловушку, медведь не может повернуться и разрушить ловушку. Охотник подходит вплотную и через щель в стенке стреляет добычу.
С Жаровских озер мне нужно было выехать в поселок Витим для отправки отчета. Со мной поехал один из рыбаков и мальчик, сын рыбачки, 9-10 лет. До Витима шли пешком, а там у зимовщика должны были взять лодку и на ней сплавиться до поселка Витим.
На зимовье старик рассказал мне, как в прошлый день рано утром его разбудила жена, сказав, что с противоположного берега через реку переплывает сохатый. Оказалось, что это плыл медведь. Его уже заметили связисты, которые тянули телефонную линию вдоль берега. Связисты, человек восемь, с ружьями сели в лодку и поплыли навстречу медведю. Завидев лодку, медведь повернул к своему берегу. Старик-зимовщик сел в свою лодку и поплыл на другой берег. Связисты открыли огонь по медведю. Каждый старался выстрелить вперед другого, мазали, а тем временем старик подъехал к берегу, приготовил ружье, и когда медведь выскочил на берег, с одного выстрела уложил его. Подсчитали, сколько выстрелов сделали связисты по медведю. Оказалось, 56 выстрелов, и все впустую. А один старик со здравым умом вышел победителем.
Взяв лодку, мы приблизились к левому берегу и стали спускаться вниз по Витиму. Когда достигли реки Лена, подул сильный ветер, начался дождь, по реке пошли беляки-барашки. Попробовали переждать, но под моросящим дождем промокли насквозь и решили рискнуть. Когда с парохода, стоящего у пристани поселка Витим, нас заметили, то пассажиры столпились на палубе, а капитан через рупор прокричал, чтобы мы заплыли за корабль, где нет волны. И сказал: «Рисковые вы ребята!».
После возвращения на Жаровские озера, я на лодке решил обследовать берега и измерить глубину северного озера. Взял с собой лодку и собачку Индуса. Измерив глубину, которая оказалась 53 метра, поплыл вдоль берега. Индус выпрыгнул из лодки и поплыл к заросшему кустарником берегу, а побегав, вышел на берег и стал лаять. Подъехав к нему, я увидел задавленную утку. Подобрав ее, я поехал дальше и вновь услышал лай собаки. Подъехал к ней, она лапой держала еще одну задавленную утку. Осенью утки выходят на берег, где питаются ягодой, и вот здесь-то Индус их и находил. Был случай, когда утке удалось выскочить на воду, Индус прыгнул за ней, утка нырнула, собака тоже. А когда Индус вынырнул, утка была уже недосягаема. Но все равно мы добыли трех уток без единого выстрела. Эту собаку мы купили в Бодайбо. Глаза ее были раскосые, за что мы и дали ей кличку Индус. Ушки маленькие, опущенные, нос круто срезан вниз. Ожидая возвращения маршрутчиков он поднимал высоко голову и принюхивался, а почуяв, бежал и встречал их за километр от табора.
На озерах нас часто донимали поросята, утащили мешок с остатками муки, туфлю радистки, лезли в кастрюли, у лошадей поедали овес. По рекомендации хозяйки поросят обваривали кипятком, стреляли в них горохом, но ничего не помогало. Единственным, чего они боялись, была другая наша собака по кличке Роза. Порой достаточно было крикнуть: «Роза, взять!», как поросята, задрав хвосты, убегали в лес. Розу мы купили у одного охотника. Это была крупная собака, помесь дворняги и лайки. Спала она обычно под деревом вдали от табора и почти не подходила к костру. Зато ночью, когда все укладывались спать, она шарилась у костра среди посуды и однажды съела из ящика килограмм сливочного масла.
Индус наоборот любил сидеть у костра и отмахиваться лапой от жары. Рядом лежащую пищу он не брал, пока ему не скажешь взять. Однажды радистка жарила лепешки и складывала их на тарелку, а рядом лежал Индус, косясь на вкусные лепешки. В это время прибежали поросята, и чтобы их отогнать, я крикнул: «Индус, взять!», после чего он спокойно взял лепешку и стал есть.
В поселке Витим местный житель, у которого мы проживали, попросил оставить ему Индуса на зимнюю охоту. В следующем году он рассказал, что когда наш самолет поднялся и полетел вдоль Лены в Иркутск, Индус бросился вслед за ним и больше не вернулся, а поиски ничего не дали. Так пропала наша беспородная, но хорошая собака.
Розу я оставил нашему завхозу Тулинову, который с семьей проживал в Крестовке. В следующем году Роза радостно встретила меня и всюду сопровождала, а когда в поселке собаки бросались в мою сторону, Роза их отгоняла. Хотя в маршруты со мной всегда ходил Индус, а Роза раньше ходила с другими маршрутчиками. Окончив работы в этом районе, Розу мы опять оставили Тулинову.
Тулинов работал со мной два года. Человек это был исключительно честный и порядочный. Несмотря на тяжелое положение с питанием в его семье, он не взял ни грамма из нашего продовольствия, которое хранилось у него дома. Узнав об этом, я оставил ему муки, крупы, консервов. Затем его перевели кладовщиком экспедиции, откуда вскоре уволили, так как он отказался подписать фиктивные акты на списание якобы испорченных продуктов. Так он поплатился за свое бескорыстие.