Частично эта поэма сохранилась в моей памяти. Вот так она начиналась:

В каком году рассчитывай
В какой тайге угадывай
На тройке возле Чокура
Сошлись семь мужиков
Семь временно гуляющих
Работы ожидающих
Судьбой сюда заброшенных
Из разных городов.
 
                                (Далее идет перечисление, кто и откуда прибыл на Олёкму)
 
И Чокурских два возчика
Григорий и Антон.
Сошлися и заспорили
Кому в тайге Олёкминской
Привольнее житье.
 
           (Далее перечисляются завхозы, кладовщики, все кто имеет доступ к продовольствию)
 
Спросите Альберт Яныча
Геолога маститого
Который джазу рябчикам
Частично задает.
 
(Альберт Янович часто выходил на охоту, и возвращаясь пустым, говорил, что «дал джазу рябчикам»)
 
Я привел здесь двадцатую часть поэмы. А заканчивалась она тем, что горняк Малярик, показывая на гору Аманан-Макит своим культяпым пальцем, произносил:
 
Там люду работящему
Привольное житье..
           Жена В.П. Доненко была зачислена на должность врача экспедиции. По рации мне сообщили, что приезжает врач и всех желающих она осмотрит. У одного хорошего рабочего образовался внутренний нарыв на правой ладони, у другого – лентяя – была определена цинга. Обоих нужно было отправлять на прииск, но одна поездка туда-обратно заняла бы полмесяца. После отъезда врача я вызвал первого рабочего и предложил сделать ему операцию, он согласился.
Для операции я приготовил горячую воду с марганцовкой, куда он опустил руку. Когда рука размякла, я нащупал наиболее больное место и разрезал прокаленной на огне бритвой. Затем выдавил всю дрянь, смазал йодом и перевязал. Назавтра рабочий вышел на работу. А второго рабочего-лентяя я предупредил, что составлю акт о членовредительстве, и что законы военного времени еще не отменены. Он меня понял. Дело в том, что таких филонов встречалось много, которые, чтобы отвильнуть от работы, применяли различные методы. И если врач был неопытный, то им удавалось получить освобождение. Например, привязывали к ноге или руке кусочек извести, которая разъедала кожу, образовывалась незаживающая рана. Или кусочек мыла помещали в мочевой канал, создавая впечатление венерического заболевания. А чтобы создать симптомы цинги, пьют солевой раствор. При этом опухают ноги, и если эту ногу нажать пальцем, то вмятина на ноге остается на длительное время. Так люди калечили сами себя.
Однажды ко мне пришел Н.Никаноров. горнорабочий, и сказал, что у его жены, которая работала поварихой, сердечный приступ, и что ее незамедлительно надо вывозить. Лекарств, кроме кальцекса, у меня не было. Транспорта тоже не было, но я сказал ему, чтобы зашел попозже, а я поищу. Потом я растер таблетки кальцекса с сахаром, упаковал в два пакетика и дал ему, сказав, что это последние, и чтобы она приняла один сейчас, а другой – перед сном. Утром она уже готовила завтрак и сказала мне, что такого вкусного лекарства она еще не пробовала. Я ответил, что это лекарство трофейное. Больше сердечных приступов у нее не было. Так что внушение – тоже лекарство.
В 1946 году я сказал рабочим, что хорошо бы иметь взрывчатку, чтобы подрывать корни деревьев, крупные камни. Тогда коллектор Шишнягова Ц.П. попросила у меня отпустить ее в Читу, откуда она привезет взрывчатку. Я дал ей командировку. И вскоре она привезла чемодан ВВ, бикфордов шнур и взрыватели. И везла все это при себе в пассажирском поезде. Подробностей получения ВВ я не знаю, но по ее рассказу она пришла к начальнику управления милиции, попросила у него содействия, и тот ей помог.
В следующем году наряд на ВВ был оформлен управлением, а я ездил в Читу, чтобы через генерала Блажиевского (начальника грузовых перевозок) получить вагон, загрузить его ВВ на Черновских Копях и отправить на станцию Ксеньевская.
Первый год взрывные работы вел я сам, а в следующем году в отряде взрывником стал молодой парень В.Кожевников, окончивший курсы взрывников при нашем управлении.
Диплом горного инженера давал мне право ведения взрывных работ, а практику я получил, когда работал на руднике имени Кирова. Тогда главный инженер разрешил мне использовать ВВ для подрыва крупных пней. И первый мой взрыв показал, что с ВВ надо обращаться очень осмотрительно. Дело было так: расставив оцепление, я заложил ВВ под мощный пень, дал сигнал и запалил бикфордов шнур, а уйдя в укрытие, увидел провода высокого напряжения над местом взрыва. Прогремел взрыв, и огромный пень с корнями повис на проводах. Несколько раз качнувшись, пень свалился на землю, не повредив проводов. Видевшие это рабочие говорили мне, что я «родился в рубашке». Действительно, если бы порвался провод, то остановился бы отлив воды, остановились бы работы в шахте и на обогатительной фабрике, могли случиться и несчастные случаи. С тех пор, прежде чем вести взрывные работы, я тщательно осматривался.
Но когда взрывные работы вел Кожевников, мне пришлось однажды наблюдать случай, который мог окончиться для него трагически. Шурф, где он должен был провести взрыв, был уже достаточно глубоким, и я предложил ему сделать лестницу. Когда он прокричал свой шутливый сигнал к взрыву «Отпалено! Копайте могилы! Стройте гробы!», я был на склоне и мне хорошо был виден тот шурф. Вижу дымок из шурфа, значит бикфордов шнур уже горит. Появляется голова из шурфа и тут же исчезает. Так повторяется несколько раз и вот-вот должен прогреметь взрыв. Наконец Володя вылез из шурфа и лежа скатывается вниз по склону. Тут же раздаются один за другим несколько взрывов. Я бегу вниз и вижу его бледного, поднимающегося с земли.     Оказалось, что он вырубил ступеньки в бревнышке, но при подъеме бревнышко перевертывалось, и он сорвался вниз. А вместо того, чтобы выдернуть шнуры, он пытался скорее вылезти, чтобы уйти от взрыва, от смерти.
После этого случая он сделал настоящую лестницу и больше не рисковал. Но жизнь ударила его с другой стороны. По своей натуре он был человеком компанейским, веселым шутником. Перед окончанием наших работ он получил извещение, что его любимая девушка вышла замуж за другого. А вскоре вышла замуж и его мать. Это его потрясло, и он решил остаться на зимние работы вместе с геофизиками. У меня он попросил оставить ему мою одностволку для зимней охоты. Однако после ноябрьских праздников пришло сообщение, что Володя застрелился. Рассказывали, что все собрались отметить праздник, немного выпили, и Володя собрался уходить, сказав, что пойдет стреляться. Так как его знали как шутника, на его заявление никто не обратил внимания, не зная о его трагедии. А придя домой, он оперся грудью на ствол ружья и выстрелил. Пуля, пробив его навылет, впилась в потолок. Мать не поверила в его самоубийство, потребовала расследования, но следствие все подтвердило. Так ушел из жизни еще не поживший молодой человек.
В послевоенное время в геологии в течение нескольких лет была своя авиация, переданная из армейской. В нашем управлении тоже был свой авиаотряд, который возглавлял бывший ас Новиков. Он частенько хвастался, что его лучший друг – это Васька Сталин. Начальник отряда был изрядный забулдыга, и когда его уволили, сказал, что поедет к Ваське Сталину, но через полгода я видел его опустившегося, грязного. Законченного алкоголика. Он шел по улице, срывал со встречных ребят кепки и бросал на дорогу.
 
Большинство пилотов отряда были люди, прошедшие фронт, и в наших условиях при необходимости с воздуха подбирали участки для посадки. Среди них был Дима Кузьмин - (Дядя Дима), который обслуживал нашу экспедицию, в которую входило три разведочных отряда, съемочная, топографическая и геофизическая партии.
В 1947 году я остановился на квартире прораба Мироманова на станции Ксеньевская в ожидании приезда Димы Кузьмина, чтобы с ним вылететь на место работы. Однажды рано утром я услышал работу мотора и вышел на улицу. Над нашим домом кружился самолет ПО-2, выделывая различные виражи. Подумалось, что так летать мог только Дима. И вдруг на вираже самолет рухнул на землю. Было видно, как во все стороны брызнул бензин, но не полыхнул. Я перескочил через забор и первым подбежал к самолету, попытался вытащить пилота, но он оказался пристегнутым. Собрался народ, помог вытащить пилота и на подводе отправить его в больницу. У пилота был разбит лоб от удара о приборный щит, и вывернуты из суставов ноги. Оказалось, что Дима еще не приехал, а на самолете прилетел бортмеханик. Ему не разрешали полет, но он хмельной пошел к самолету, говоря: «Я вам докажу». И вот доказал, - разбив самолет. А летал он над нашим домом, так как ухаживал за сестрой Мироманова.
Прилетел второй самолет ПО-2, который занимался перевозкой груза со станции Ксеньевская на прииск Итака. Однажды, посадив самолет, пилот оставил его работающим на малых оборотах. А рабочие, выгружая груз, задели за какую-то деталь.  Мотор набрал обороты, покатился и врезался в забор, поломав лопасти и обшивку фюзеляжа. Потом рассказывали, что пилот отремонтировал самолет в мастерской, где ремонтировали телеги. Винт для самолета нашли в стороне от прииска, где во время войны разбился подобный самолет. Винт его был клееный и за несколько лет расклеился, поэтому когда его поставили на наш самолет и завели мотор, от винта полетели щепки. В это время приехал профессор Падалко и спросил у пилота, как же мы доберемся до меня? Тот предложил лететь на отремонтированном самолете, но посмотрев, как от винта летят щепки, профессор отказался лететь и добирался до отряда верхом на лошади. А на самолете пилот улетел в Иркутск.
 
Но наконец на новом самолете ПО-2 прилетел Дима, и нас с сыном Сашей доставил на базу Чокур, откуда верхом на лошади мы доехали до места работы. Самолетом нам стали на сброс завозить продовольствие, фураж (корм для лошадей), взрывчатку. Груз на сброс привязывался на крыльях самолета. При наклоне крыла по команде пилота сопровождающий дергал за веревку, узел развязывался, и груз падал на заболоченную и заросшую мхом поляну. Бывали случаи, когда плохо завязанный куль с овсом развязывался в воздухе и овес рассыпался по лесу. Был случай, когда на вираже сопровождающий случайно дернул веревку и с крыла в лес упал мешок со взрывчаткой. Поиски его были безрезультатными. Были и потери штанг ручного бурения, когда их связка ушла глубоко под моховой покров.
В отряде не было табака, и однажды я крупно написал углем на простыни «Продай муку, купи табак». Дима помахал крыльями, что понял, и дня через два с самолета сбросили мешок с табаком, в который был вложен листок бумаги с надписью «Привет героическим амананцам! Лечу к вам!» и подпись неразборчива. Как оказалось, это летел рабочий в отряд геофизиков. Потом над ним шутили: летел как ангел, а приземлился как черт.
Самолет пролетел к верховью реки, развернулся и пошел на сброс груза. Над площадкой сделал крен, но груз не упал. Тогда пилот на вираже поставил самолет на крыло, но в это время зацепил верхушку дерева и рухнул на стоящую у дерева палатку, где обрабатывались пробы.
 
При ударе о землю из самолета выбросило рабочего, который разбил лицо, исцарапал руки и ноги, а пилот при ударе о приборную доску потерял сознание и как оказалось, вывихнул ноги в бедренной части.
В аварии этого самолета был виновен хозяйственник. Нам нужна была большая ступа для обработки проб. Вот ее – то и загрузили на крыло, сказав пилоту, что ее вес 60 кг, а в действительности ее вес был 120 кг. Своими краями ступа врезалась в крыло самолета и не упала на первом вираже, что и заставило пилота еще круче поставить самолет на крыло.
В нашей экспедиции самолетов больше не было, а пострадавшему требовалась неотложная медицинская помощь. Поэтому я связался по рации с военным аэродромом и попросил их о помощи. Там нашего пилота знали и пообещали прислать самолет на базу Чокур в 16 км от нас. Тем временем мы сделали большие носилки, привязали их к седлам двух лошадей и доставили пострадавшего на чокурскую базу. Посадочная площадка для загруженного самолета оказалась слишком малой, мешал ельник за границей площадки. Поэтому после того, как Диму поместили в самолет, мы взялись за хвостовое оперение и удерживали самолет, пока мотор набирал обороты. Потом по сигналу отпустили, и самолет легко взлетел.
 
После выздоровления Дима продолжал летать в других экспедициях, но в 1949 или 1950 году он погиб, разбившись при подлете к аэропорту в поселке Монды.
Олёкминская тайга была очень богата различной живностью. Здесь в изобилии водились лоси, козы, олени и медведи. Много было и боровой птицы: рябчиков, тетеревов и глухарей, которых на базе Чокур иногда стреляли прямо из окон или дверей дома.
Река Олёкма и ее притоки были очень богаты рыбой: хариус, ленок, таймень. А в пойменных озерах водились окунь и карась.
Мой шестилетний сын Саша самостоятельно на удочку поймал хариуса и так обрадовался, что не снимая с крючка, принес его поварихе для поджарки.
Несмотря на то, что на участке ежедневно проводились взрывные работы, в наш лагерь днем заходили лоси и медведи.
Однажды в выходной день я занимался отчетом, а ребята ушли на гору «попастись» на ягоде, которой там было много. Вскоре ко мне прибежал Кожевников и сообщил, что у канав бродит медведь. Я взял ружье и пошел на канавы, но медведь уже ушел. Оказалось, что когда Кожевников побежал ко мне, то запнулся и упал, чем так перепугал медведя, что тот убежал сломя голову, окрасив «голубичным вареньем» отвал из канавы. Известно, что при испуге у медведя расстраивается желудок и иногда это заканчивается инфарктом. Я прошел по его следам, но затем в чаще потерял их. Вероятно он отделался только расстройством желудка.
Богатство тайги помогло нам жить и работать в тяжелое время карточной системы. После весеннего пожара тайги в 1946 году на лиственницах остались поджаренные шишки, на которых осенью из голодных мест пришло большое количество белок. На голых деревьях можно было видеть одновременно по несколько штук. У меня не было боеприпасов, и вечерами я раскручивал бикфордов шнур, добывал из него порох, делал маленькие заряды, а утром в пределах лагеря отстреливал 9-10 белок. Так настрелял около сотни. В итоге за 20 беличьих шкурок скорняк дал мне на выбор новую беличью шапку. Часть шкурок жена израсходовала на воротник, а остатки я сдал в заготовительную контору, обменяв на продукты питания.
Охотники, приехавшие из разных мест, добывали по сотне и более белок в день. На зимние работы на одном из участков оставался отряд во главе с А.Я.Лапиным. Долгое время из-за пурги к ним не мог пробиться транспорт с продовольствием, и они решили выходить из тайги. Дорогой они наткнулись на лыжню охотника, по ней и решили двигаться, и вскоре пришли к балагану, где жил охотник. Здесь они нашли более 1500 тушек белки. Взяв эти тушки, отряд вернулся для продолжения работ. Так и их выручила богатая тайга.
Тайга была очень богата не только дичью и пушным зверем, она была богата ягодниками, орешниками, грибами. Была... А что там сейчас? Ведь в то же время там работали люди на изысканиях трассы БАМа, теперь БАМ проходит по тем местам, и конечно тайга уже не та.
 
Я был еще на полевых работах в сентябре 1947 года, когда у меня родилась дочь, и ее назвали Наташей. Еще в институте мы с товарищами договорились, что когда у нас родятся дети, то назовем их Сашей и Наташей. Договоренность я выполнил, как и мой товарищ Михаил Георгиевский.
В конце 1947 и начале 1948 года из нашего управления выделилось в самостоятельную ветвь Читинское управление, и все работы со штатом людей были  переданы в его распоряжение. А меня начальник управления оставил в Иркутске, так что на разведке я больше не работал.
Прошло несколько лет, я встретился с В.Еграновым, который работал прорабом со мной, а затем был передан в Читинское управление.
В те годы многих работников министерства и главка отправляли на работу в партии и экспедиции. Один из работников главка, сосланный в низы, возглавил разведку Аманан-Макитского месторождения, где продолжал работать В. Егранов. Новый начальник стал склонять Егранова на составление акта о забраковании проведенных мною работ. А потом, произведя расчистку, оформить эти работы как пройденные заново. Тем самым он хотел продемонстрировать свою «бдительность» и тем самым заслужить возвращение в главк. Егранов, естественно, отказался, понимая, что этим он и себе подпишет приговор. Тогда такие вопросы решались просто, как действие «вражеской руки», и такой акт нанёс бы удар по мне и профессору Падалко, который давал заключение о проведенных работах.
Егранов написал начальнику Читинского управления о действиях нового начальника. Прибыла комиссия из управления и после проверки сняла нового начальника разведки. Такие люди, пробивавшие себе дорогу по костям других, и служили опорой сталинским репрессиям.
Выходили мы из тайги, когда по реке Олёкме шла шуга. На базе Чокур ждали прихода лошадей, на которых мы должны были выезжать. Но их не было, и чтобы не застрять надолго на базе, мы решили форсировать реку. Глубина реки в месте перехода была по грудь человека среднего роста. Перед двумя добровольцами я поставил задачу: перейти на противоположный берег, побегать и согреться, а затем развести два больших костра. Когда костры запылали, мы все с грузом и одеждой над головами перебрались на другую сторону реки к кострам. Ночью пришли лошади, и мы двинулись в сторону прииска Итака.
В Итаке мы как-то раз с геологом Н.М.Миненко шли из бухгалтерии и увидели, что из под крыши жилого дома нижней улицы поднимается дымок. Тут же пошли к нему и когда вошли во двор. навстречу нам выскочила женщина и закричала: «Пожар!» Мы заскочили в дом и увидели, что в сенях горит перекрытие, закрытое соломой. Я взял ведра и ковш и  затушил перекрытие. Оказалось, что хозяйка в сенях поставила самовар, искра из его трубы и послужила причиной возгорания. В это время подошла пожарная команда, кто с ведром, кто с топором или багром, и мы ушли домой. По дороге я увидел на своей одежде белесые пятна, и как выяснилось, Миненко схватил со стола кувшин с водой, пытался плеснуть на огонь, но выплеснул мне на спину. Это было молоко, капли которого я увидел на своей одежде и очень удивился.
Из Итаки мы с Сашей выезжали верхом на лошади, ему было тогда шесть лет. В вагоне попутчик полковник расспрашивал Сашу, где он был и что видел тогда сын рассказал, что мы искали молибден и показал ему кусочек, сказав, что молибден идет на броневую сталь для танков, тот удивился и ответил, что мы в таком возрасте о таких вещах не знали.
Время было тяжелое, трудное, но жили мы весело. В нашей экспедиции были доморощенные поэты, которые сочиняли различные стихи на мелодии известных песен.
Володя Кожевников сочинил «Походную Амананскую» песню:
 
   По широкому проспекту мчится Виллис легкий
   То коллектор, парень бравый едет на Олёкму.
     Распрощавшись на полгода с городом и домом
     Я поеду в край далекий к местам незнакомым.
   Буду я на Аманане съемкой заниматься
   И с большими валунами быстро расправляться.
     У начальника своего попрошу я «сорок»
     И пойду в маршрут далекий бродить возле горок.
   В полевом своем блокноте напишу две строчки,
   Что нашел кварц с молибденом у четвертой точки.
     А когда вернусь с маршрута я как волк голодный,
     Мне нальют баланды жидкой котелок огромный.
 
С этой песней Володя устроил первомайскую демонстрацию, собрав ребятишек: моего сына Сашу, сына Тугутова и сына Кокиной. Прерывая свое пение, он выкрикивал лозунги, а ребята кричали: «Ура!» Впереди с плакатом шел высокий и худой Володя, а за ним четырнадцати- шести- и пятилетний ребята, которые дружно кричали «Ура!»
В то же время в экспедиции зародилась песня «Доходной геолог». Позже она изменялась, дополнялась, но первоначальный ее текст был такой:
                  Гоп со смыком петь не интересно.
   Сорок семь куплетов всем известно.
   Я спою вам песнь иную
   Песню новую такую
   Как живут геологи в тайге.
  
   Транспорт есть у партии моей:
   Вместо тройки - стадо лошадей.
   Две хромые, две косые,
   Две умеренно-живые –
   Транспорт экспедиции моей.
 
   Граждане, послушайте меня.
   Доходной геолог – это я.
   Ремесло мое бродяжье
   Из тайги я не вылажу
   И тайга скучает без меня.
 
 
            Сколько бы в тайге я не сидел
   Не было и часу, чтоб не пел.
   По болотам я гуляю
   На гитаре я играю
   А мошка нещадно жрет меня.
 
   Каждый день в маршруты я хожу
   Как олень по ернику брожу
   Все штаны мои порвались
   Мошки в уши, в нос набрались
   А глазами вовсе не гляжу.
 
  Кое-как я левый глаз открыл
   И от горя в голос чуть не взвыл.
   Предо мною марь большая,
   А за ней гора крутая,
   А идти уж нету больше сил.
 
   Да, я помню ... Папа крутанул несколько раз за пропеллер и двигатель завёлся.
    Мы полетели,  впереди сидел лётчик - дядя Дима, сбоков были борта самолёта, я конечно робко поглядывал в стороны, но тогда было прохладно - ветер и это было главным,что меня отлвлекало ...
  Уже летом снова я встретился с дядей Димой , но уже в другой ситуации ...
  Этот случай я запомнил так как авария произошла на моих глазах на расстоянии примерно метров 10 от меня.
  Вспоминаю как мне было  жалко дядю Диму, я думал что всё он умер. Меня убрали в сторону, а сами занялись разборкой аварии ...
Этого я не помню, помню, что однажды я поймал рыбу на верховую мушку, папа научил меня их делать, но пока я её вытаскивал (рыбу) сквозь кусы она сорвалась и больше мне не повезло. Дело в том, что в тайге постоянно комары и так без мятежно что то делать, это ...
В это время мы с товарищем были на горе и видели этого медведя бегущим вдоль поля (это было метров 300 от нас). На всякий случай мы с ним бросились бежать вниз с горы...
Однажды нам повариха поджарила несколько белок, с тех пор я вспоминаю как это было вкусно...А уже дома зимой вечерами сидя у печки и перед керосиновой лампой мы выделывали эти шкурки, и я помню у меня не получалось, когда я снимал мездру то рвал и саму шкурку ...
  Сестрёнка родилась от второй жены - Серафимы Степановны ... Что то папа не говорит о женидьбе или о загсе - непонятно ...
Вспоминаю ... как в ступах рабочие разбивали камни. Над ступой устанавливалась конструкция типа журавля - жердь на столбе как делают колодцы. К рабочему концу которого крепился металический элемент - типа толкушки и для силы удара ещё и камень подвязывался. Журавль уравновешивался с другого конца - также крепились камни. Затем рабочий за деревянные ручки резко опускал "молот - толкушку" в ступу кроша камень...
  Короче ...весь день: вверх - вниз, вверх - вниз ...Стук, стук ...
  Затем, этот песочек ссыпают в пакетик и подписывают место пробы ...
Не кусочек, а полная спичечные коробочка и не только молибдена но и пирита.
   Папа забыл одну очень важную деталь... Пока они с  распивали бутылочку я забрался на верхнюю полку где лежала фуражка  офицера и принялся за работу -   выковыривать кокарду - очень она была мне неоходима.
    Потел в тихую над ней около часа наконец вырвал спрятал  и безмятежно уснул.
  Утром полковник обнаружил обезображеную фуражку, разбудили меня и мне конечно досталось...
   Я ехал на лошади привязанным, чтоб не упал. Лошадь шла последней, стояла жара  и её кусали слепни.    Очевидно её это раздражало  она решила прилечь и покататься на спине - почесаться. Я как это представил ... испугался и закричал. Подбежал конюх и поднял её. Вообще то, что моя лошадь шла последней - вне поля зрения партии меня пугало.
            Вышел на большую высоту,
   Вынул карту, компас навожу.
   Но что это, сто чертей?
   Нет на карте трех ключей,
   А на них я с сопочки гляжу.
 
   Так, топограф, дело не пойдет!
   Что-то твоя карта больно врет.
   В ней сам черт не разберёт
   Где кончается хребёт
   И куда откуда ключ течёт.
 
   А в маршруте я четвертый день
   От меня осталась одна тень.
   Я не знаю, как идти
   Чтоб до табора дойти
   И мозги свихнулись набекрень.
 
   Есть у нас на таборе таган
   А на нем – галушки, затуран.
   Это шаг мой ускоряет,
   Бодрость в душу мне вселяет,
   И штурмую чащу словно танк.
     27 сентября 1947 года на базе Чокан мне довелось наблюдать северное сияние. Оно началось в 22 часа и закончилось в 22:40 по местному времени. Сияние представляло собой чередование темных и светлых полос в виде вертикально развернутого веера, основание которого находилось за горизонтом. Полосы то затухали, то оживали, и создавалось впечатление, что они передвигаются с востока на запад. Зрелище было красивым, и я тут же зарисовал его в блокноте.
За восточной окраиной поселка Ксеньевская на правобережье реки Урюм возвышается гора, которую местные жители называют «Дунькин пуп». Об этом названии мне рассказали следующую версию. До революции у подножья горы располагалась харчевня, где обслуживала своим телом девица по имени Дуня. За ее обслуживание со старателей взималась плата рассыпным золотом, а мерой служил ее пуп, куда и засыпалось золото. Правдивая это версия или нет – судить не берусь, но работал я в районе, где добывалось золото, и подобных рассказов я слышал немало.
 
В апреле 1947 года в управление пришел корреспондент газеты «Советский боец», как он представился, и по рекомендации нашего начальства сфотографировал меня. Эта фотография была размещена в газете «Восточно-Сибирская Правда» за 20 апреля 1947 года.
Вскоре пришли операторы из Иркутской студии кинохроники и засняли меня на пленку за микроскопическим изучением образцов. Но пленки и хроники в кино мне не довелось видеть.
 
 
В 1948 году, когда я заканчивал камеральные работы по Аманан-Макитскому отряду, М.М.Одинцов предложил мне перейти в Тунгусскую экспедицию, организованную для поиска алмазов на Сибирской платформе. Я дал согласие, но начальник управления не согласился, хотя Одинцов предлагал за меня взамен двух геологов.
С января 1948 года Олёкминская экспедиция отошла в распоряжение Читинского геологического управления, а меня назначили начальником Хомолхинской поисково-съемочной партии масштаба 1:200000. На геологической съемке такого масштаба мне работать не приходилось, а длительный перерыв после окончания института привел к тому, что многое забылось, и мне пришлось много читать специальной литературы. Геологом партии был Донат Кокорин. Который работал на съемке миллионного масштаба и вопросы стратиграфии были ему знакомы.
В мае 1948 года партия в полном составе на самолете прибыла в г.Бодайбо, где нам нужно было ознакомиться с фондовыми материалами по району предстоящих работ.
Свое название партия получила от названия реки Хомолхо (приток реки Жуя), где партия должна была проводить работы. В фондах Бодайбозолото я познакомился с его работником майором Сенеевым, который подарил мне книгу геолога-геоморфолога Минаева, расстрелянного в период сталинских репрессий. Как рассказали мне, людей тогда расстреливали, а потом захоранивали в старой штольне. Книга Минаева была запрещена, однако ею продолжали нелегально пользоваться, т.к. она была единственным и лучшим пособием в поисках древних золотоносных россыпей золота.
Знакомясь с фондовыми материалами, я обнаружил геологическую карту для нашего района более крупного масштаба, чем намеченные работы нашей партии. Эти работы были проведены партией НИГРИЗолото.
Об этом я поставил в известность начальника управления И.А.Кобеляцкого и предложил ему изменить направление работ на проверку заявок, которых много скопилось непроверенных, или провести запланированные работы по правобережью реки Витим в низовьях на сочленении Сибирской платформы и складчатой зоны Патомского нагорья. После длительного согласования получил добро на второй вариант. Таким образом, работы мы вели в 250 километрах западнее запланированной площади, но название партии, согласно проекту, сохранилось как Хомолхинская.
Партия входила в состав Витимо-Патомской экспедиции, которая объединяла шесть поисково-съемочных партий. Начальником экспедиции был мой товарищ по институту М.Д.Коренев.
Согласование с управлением о переносе работ затянулось, и мы смогли приступить к работе только с 1 августа 1948 года. Топографических карт для новой площади мы не имели, поэтому работы приходилось проводить на копиях с карты миллионного масштаба.
В то время карты такого масштаба были гипотетическими, т.е. в значительной части имели предположительные обозначения и наносились по рассказам местных жителей, охотников и на планшетах изображались пунктиром.
В работе мы не раз убеждались в неправильном отображении действительности. Так, например, на карте было показано, что верховье реки Быстрой находится на юге, а в действительности она находилась на востоке. Это сильно усложняло наши работы, т.к. уже по ходу маршрута приходилось производить корректировку, удлинять маршрут, а отсюда и время возвращения на табор тоже увеличивалось.
Часто в литературе места базирования путешественников и экспедиций называют лагерем, но это название ассоциируется с лагерями заключенных. А у нас, постоянно кочующих, такие места именовались табором.
Мы загрузили экспедиционный катер и 10-тонную лодку снаряжением и продовольствием, и партия выехала вниз по реке Витим к устью правого притока – реке Нижняя Язовая, захватив двух вьючных лошадей.
Вместе с рабочим Сергеем Храбских я высадился на острове Светлолобово, чтобы принять для партии еще двух лошадей, и погрузив их в большую лодку, мы стали самосплавом спускаться вниз по течению Витима. Дорогой нас должен был встретить катер и доставить в устье р.Н.Язовая. Но катер прошел мимо нас, не обратив внимания на нашу сигнализацию. Нас отнесло к скалистому правому берегу и ударило о скалу. Лошади устояли, и лодка выдержала удар.
Позже катер нас нашел, и мы наконец прибыли на место назначения, где было зимовье, где жили старичок 93 лет и старушка. Несмотря на свой возраст, старик вытаскивал из воды принесенные водой бревна, пилил, а затем колол, заготавливая дрова для колхозной бани и для отопления зимовья. Занимался он и охотой, в том числе и на медведя. Мне довелось сходить с ним проверить ловушку на медведя.
Примерно в 500 метрах от зимовья мы подошли к дереву, где была устроена ловушка на медведя. Устройство ее было простым. В дереве на высоте 2,5-3 метра просверлено сквозное отверстие, через которое продет металлический трос толщиной около 10 мм. На одном конце троса делается петля, а в отверстие забивается деревянный клин, к которому в мешке привязана приманка: рыба или мясо «с душком». На другой конец троса привязываются бревна в наклонном положении. Почуяв приманку, медведь лезет за ней и вместе с приманкой выдергивает клин. Под тяжестью бревен петля затягивается, охватив медведя за туловище, шею или лапу. Охотник подходит и пристрелив его, отвязывает бревна, и медведь падает на землю.
Вернувшись, мы приступили к упаковке груза и подготовке вьюков, а Донат Кокорин стал готовить лодку для маршрута вниз по Витиму, для изучения его правого скалистого берега.
В это время подъехали косари из колхоза села Воронцовка помыться в бане, которую подготовил для них старик-зимовщик. Среди ребят я увидел одного паренька, который чем-то отличался от других ребят. Я подозвал этого паренька, и он рассказал мне, что он из Черемхово, а сюда попал благодаря брату. Брат его взялся перегнать скот из Иркутска до Бодайбо и взял с собой своего младшего братишку. Сдав скот в Бодайбо, старший брат улетел пьяным в Иркутск, оставив Андрейку без средств на произвол судьбы. Андрей, которому было 13 лет, решил пешком идти в Иркутск. Дорогой он стрелял рябчиков, питался ягодой, потом продал ружье, купил хлеба, которого ему хватило, чтобы добраться до села Воронцовка, где он решил поработать в колхозе, чтобы заработать на дальнейший путь. Прошел он в одиночку около 200 километров. Я предложил Андрею пойти к нам на работу при согласии председателя колхоза. Вскоре он принес справку, что колхоз не возражает, и что ему будет начислен заработок и отправлен переводом по месту жительства. Так Андрейка стал членом нашего коллектива. Осенью по окончании работ он получил заработок и на самолете был доставлен в Иркутск, откуда уехал домой в Черемхово.
В партии были ещё трое пареньков в возрасте 15-16 лет. Все они работали маршрутными рабочими и мы прозвали их Пик, Пак, Пок. Иногда они залазили спать втроем в один спальный мешок и ночью. Перекатываясь, оказывались за пределами палатки под открытым небом.
Однажды вечером старик вытащил из воды утопленницу. Это была молодая женщина, совершенно голая, трусы держались на одной ступне, на шее болтался обрывок веревки, петлей охватывавший шею. На левой груди против сердца зиял глубокий порез, вероятно ножевая рана. Крови не было видно, наверное потому, что она пролежала на дне реки долгое время, пока веревка держала ее на якоре. Я тут же связался по рации с Бодайбо и передал о трупе в милицию. Утром, когда подошел катер с работниками милиции, трупа на месте не оказалось. Милиция нашла его ниже по течению. Старик рассказал мне, что он столкнул труп в воду, так как его старушка не могла спать, боясь мертвеца.
На следующий день, проводив Кокорина в маршрут, мы завьючили лошадей и двинулись на северо-восток. Переходя через болото, лошадь, которую вел я, наступила на корягу, и один отросток уперся ей в грудь. Она рванулась вперед и вырвала себе кусок шкуры размером с ладонь. За болотом лошадь развьючили, груз и седло сняли, уложив под дерево, рану засыпали стрептоцидом и перевязали простыней. Так мы остались с тремя лошадьми, из-за чего нам приходилось делать многодневные маршруты, далеко удаляясь от своего табора.
Я в маршруте. Изредка на деревьях встречаются мелкие, едва заметные затёски, а на каменных осыпях – положенные друг на друга небольшие каменные обломки. Не знающий и не догадается, что это тропы спиртоносов. Мне об этом рассказывал старик из зимовья. До революции из поселка Витим, да и с других мест на Бодайбинские прииски ходили спиртоносы обменивать спирт на золото. Это преследовалось, и за ними охотились жандармы, да и сами спиртоносы охотились друг за другом. Они подходили к прииску, останавливались в лесу и там нелегально меняли спирт на золото и так же скрытно уходили. А чтобы не сбиться с пути, обозначали свой ход только ему известными знаками. Нередко встреча спиртоносов приводила к убийству в борьбе за овладение добытым золотом.
В партии помимо геолога Д. Кокорина, с которым мне довелось проработать только один полевой сезон, после чего он был переведен в другую партию, к нам прибыла геолог А. Ш. Бектемирова. Она окончила Казанский университет, но по своим знаниям оказалась не выше коллектора. После ее маршрута мне написал Кокорин, что ее надо гнать из геологии. Рабочие отказывались ходить с ней в маршруты, боясь заблудиться. В Бодайбо она обратилась к бухгалтерам с вопросом, брать ли ей с собой туфли на высоком каблуке. Те шутя посоветовали взять и хорошее платье, так как они понадобятся для танцев. Она приняла это за чистую монету.
Старшим коллектором был назначен геолог Н. И. Луцкин, уже работавший в поле. Еще в Иркутске он просил меня похлопотать, чтобы его перевели в прорабы. Начальник управления согласился перевести, но предупредил, чтобы я об этом не пожалел. И вот в полевых условиях я понял, какой он зануда. Он часто обращался ко мне со своими потерями и вопросами, где его портянки, или ложка, или чашка, сумка и пр. Он сам был очень несобран, а ребята специально подшучивали над ним. Мне говорили, что у меня железные нервы, т. к. я его терплю. Весь камеральный период он корректировал свои дневники, а потом сидел и диктовал машинистке. После окончания работ по партии он был откомандирован в Читинское геологическое управление.
Промывальщиком шлиховых проб был И. Я. Емелин. Это был шлиховщик – виртуоз. До поступления в партию он проработал шлиховщиком 10 лет на Колыме. Вероятно, он был репрессирован, но я его об этом не спрашивал, а он сам тоже молчал. В общей сложности он проработал со мной три года, но и потом продолжал работу в других партиях, работавших в Бодайбинском районе.
Среди рабочих-горняков лучшим был Сергей Храбских из Донбасса. Он был хмурым, редко улыбался и очень любил слушать фронтовую песню «Дрались по-геройски, по-русски два друга в пехоте морской». Вероятно, он был в окружении и потом в лагере на севере, но он о себе никогда не говорил. Со мною он проработал также три полевых сезона.
В пределах Патомского нагорья мне довелось проработать три сезона: в Хомолхинской, Б. Патомской и Мамаканской партиях. Эта горная страна с севера ограничена рекой Леной, а с запада – Витимом. В пределах наших работ выделялись высокие (более 1600 метров) гольцы: Кангл, Янкан, Тепторго или Наполеонова шляпа.
Мне рассказывали, что на одном из этих гольцов до революции купечеством был установлен большой крест в благодарность купчихе Громовой, которой принадлежал прииск Безымянный.
Гольцы как правило были заросшие кедровым стланцем (стлаником). В зимнее время он стелется и покрывается снегом, а в летнее время поднимается до 3 метров высотой. Его ветви часто переплетены и очень труднопроходимы. Однажды, пересекая такие заросли и придерживаясь за ветки, я увидел под ногами обрыв склона высотой около 10 метров. Если бы я не держался за ветки, то падение было бы неизбежно.
Был со мною случай, связанный тоже со стлаником. Однажды наш табор перебазировался на другую сторону хребта. Мы пошли все одновременно параллельными маршрутами. Но на табор не пришла геолог Ю. К. Дзинкас. Подождав полдня, я дал указание табору передвинуться вдоль хребта на несколько километров и остановиться напротив маршрута Дзинкас, а сам отправился на ее поиски. Перевалив через хребет, увидел дым под хребтом, где она должна была пройти маршрутом. Внизу около дыма пасся  дикий олень, спасаясь от мошки и не замечая меня. Горел мох – ягель, любимый корм оленей. Наломав веток, я стал тушить огонь. Услышав меня, олень убежал, а я продолжил ветками забивать огонь. Дошел до упавшего дерева, где, видимо, ночевала Дзинкас, и от ее костра занялся пожар. Пожаром был охвачен небольшой участок редколесья, и погасив его, я просигналил криками, но не получив ответа, пошел в обратном направлении. Белые ночи уже прекратились и наступили очень темные. Когда я поднялся на хребет, наступила полная темнота, а с нею и ночной холод. Для ночлега нужны были дрова, значит надо было найти в темноте стланик. С вытянутыми вперед руками я стал спускаться, но попав в какой-то обрыв, свалился, перевернулся и левым бедром упал на камень. Удар смягчила полевая сумка. Пройдя еще несколько метров, я наткнулся на куст стланика и под ним собрал кучку сухих иголок. Перед тем как разжечь костер, я посмотрел в сторону седловины и через ветки куста заметил в километре от себя огонек нашего табора. Не раздумывая, я по компасу, подсвечивая себе спичкой, определил азимут на лагерь и с вытянутыми вперед руками направился к нему. Пришел без приключений. Оказалось, что Дзинкас уже вернулась, встретившись с табором, когда он подходил к месту назначения. Свою задержку она объяснила тем, что упала, потеряла сознание, а когда очнулась, то было уже поздно продолжать маршрут, и она заночевала у упавшего дерева, разведя костер, от которого после ее ухода и загорелся мох.
«Краше гор могут быть только горы», а мы работали почти в центре горной страны, именуемой Патомским нагорьем. С высоких гольцов на большие расстояния видны горы с голыми или заросшими стлаником вершинами, с карами и цирками в верховьях рек. Их образование связано с ледниками, когда-то покрывавшими вершины, этих гор. Внутри каров и по долинам рек часто встречались озера округлой формы, образовавшиеся в результате сползания ледников и выпахивания подстилающих пород. Из озер вытекают ручьи и реки с холодной чистой водой, а на крутых склонах каров часто можно встретить снежники, не успевающие растаять за короткий летний период. На таких снежниках в летнюю жару находят убежище от гнуса дикие олени. Сюда же приходят на охоту медведи.
Наша партия работала в бассейне среднего течения реки Большой Патом, поэтому называлась Больше-Патомской. Ее северной границей было устье реки Хайверги, а южной – район «сорока островов» или устье реки Сатолах. Здесь в устье было небольшое зимовье, в котором проживал зимовщик с женой. Занимались они охотой и рыбной ловлей. Однажды незадолго до нашего прибытия они с женой после проверки сетей и заездков вернулись в зимовье. Решив погреться и посушиться, зимовщик стал класть в печь растопку и увидел в печи крупную сажу, а взяв ее в руку, понял, что это был порох, который хранился у него на полке. Оказалось, что две коробки пороха (1 кг) было кем-то высыпано в печь с целью устроить пожар и искалечить или убить зимовщиков. Такие проделки совершали заключенные, бежавшие из лагерей Бодайбинского района. Потом мне рассказывали, что эти преступники вышли на одно зимовье на реке Витим, где убили зимовщика, подперли дверь и подожгли. Но зимовщик оказался тяжело ранен, ему удалось вылезти через окно. Вскоре приехала жена зимовщика и сообщила о случившемся в милицию. Преступники были пойманы.
Однажды мы находились на хребте, когда у нас стали заканчиваться продукты питания, и я отправил на лодке Виктора Калинина и Валентина Кокшенова на базу, откуда они должны были привезти продовольствие. Для их встречи были направлены олени. У нас оставалась только одна банка консервов. И чтобы не испытывать сильный голод, мы решили не трогать эту банку, а всем разойтись в трехдневный маршрут и кормиться кто чем сможет. Я в маршруте собирал стланиковые орехи и по дороге утолял ими голод, а вечером на камне раздробил оставшиеся орехи и у костра испек из них лепешки. Утром собрал ягоду голубику и с помощью раскаленных камней в лотке сварил ее. Этим и питался три дня. На четвертый день все маршрутчики вернулись и решив пока не трогать оставшуюся банку консервов, легли спать. Но вскоре услышали звон колокольчиков. Это прибыли олени с продуктами и посланцами. Калинин и Кокшенов рассказывали, что на обратном пути им встретились люди, спускавшиеся на лодке вниз по реке. Признав их за своих, Кокшенов спросил, с базы ли они и есть ли для нас почта? Те ответили утвердительно и проехали мимо. Только тут наши поняли, что это были беглые заключенные. Дело было вечером, и боясь нападения, наши вытащили лодку и груз на берег, развели костер, а сами спрятались за камни, приготовив ружья для защиты в случае нападения. Так пролежав всю ночь за камнями, утром они двинулись дальше.
В тот год с продовольствием у нас в партии было очень тяжело, о чем геологи с возмущением писали в своих дневниках, за что впоследствии пришлось мне отвечать. А сложилось такое положение благодаря мести завхоза экспедиции Шамилевича. В 1948 году после окончания полевых работ мы выехали на реку Витим. Туда же приехал Шамилевич, закупив сено, как он сказал, 28 тонн на сумму 28 000 рублей. Это сено было на барже, и нам с геологом Кокориным стало ясно, что тоннаж завышен раза в два. Для проверки мы пригласили представителя сельсовета и колхоза для замера и определения точного веса закупленного сена. Приняв наивысший коэффициент плотности, комиссия установила. Что вес доставленного сена не превышает 14 тонн, о чем был составлен акт и передан начальнику управления. Из управления на проверку была направлена бухгалтер, которая подтвердила правильность  оформленных документов, не проверив наличие сена. В следующем году, когда Шамилевич таким же образом украл в экспедиции 30 000 рублей, его уволили. Не привлекая к ответственности. А за наше заявление он стал нам мстить, заявив: «Не будете в следующий раз жаловаться!»
Снаряжение он нам выдал старое и изношенное, а продовольствия – такое количество, которого нам хватило бы только на половину срока. На мою телеграмму начальник управления сообщил, что дано распоряжение экспедиции полностью обеспечить нас продовольствием. Однако Шамилевич прислал нам норму расхода продовольствия, которая была ниже периода карточной системы. Поэтому я был вынужден уволить всех горнорабочих, оставив одного горняка и одного промывальщика-шлиховщика.
Мы должны были собрать около 3000 штук шлиховых проб, что с одним промывальщиком сделать было невозможно, поэтому я сделал для каждого геолога небольшие лотки, в которых каждый промывал шлиховые пробы.
Несмотря на сокращение многих ценных работников партии, продовольствия нам не хватило, и из тайги мы выходили голодными, имея на три дня по одной лепешке размером с блюдце, испеченной из муки с песком. Кто-то где-то для увеличения веса в муку добавил песка. Жевать эти лепешки было невозможно, поэтому отломив от нее кусочек, каждый из нас заглатывал его не жуя. И только на четвертый день нашего пути, встретившись с партией С. В. Черемисина, мы поели пшенной каши, взяв у них в долг несколько килограммов пшенной крупы.
База нашей партии была в устье реки Саталах (на Саталасе, как говорила жена зимовщика). Осенью зимовщики выезжали на промысел рыбы, заодно охотились на уток. Обычно зимовщик редко добывал уток, а его жена всегда возвращалась с хорошей добычей и на ее лодке было написано «Смерть уткам!»
В начале сезона нам надо было перебираться на правобережье реки Большой Патом. Ниже устья реки Саталах мы нашли маленькую лодку, на которой по два человека постепенно перебрались все, а олени на поводке переплыли реку. Я пошел в маршрут по реке Таймендре. Недалеко от ее устья был небольшой водопад высотой 1,5-2 метра, где я наблюдал, как хариус преодолевал его вверх по течению. Под водопадом скопилось несколько рыбин, которые как бы отдыхали. Затем рыба бросалась на струю, и быстро работая плавниками и хвостом, взбиралась по водопаду. Некоторые, не дотянув до верха, сваливались вниз и какое-то время передохнув, вновь бросались в струю. Так весь табунок преодолел этот водопад.
Притоки реки Большой Патом очень бурные. И перейти их без опорного шеста бывало невозможно, хотя глубина не достигала колен. Однажды, собравшись в многодневный маршрут и чтобы уменьшить свободный ход, я решил накануне пройти до начала маршрута, заночевать там, а рано утром начать свой путь. Переходя через небольшую речку, я был сбит с ног течением. Потом еще в двух местах пытался ее перейти, но каждый раз оказывался в воде. Промокнув и промочив карту и аэрофотоснимки, я вернулся на табор, чтобы просушить карту, дневник, и высушить одежду, а вечером рабочие свалили дерево через речку, которое стало для нас мостиком.
Идя вверх по очень бурной Таймендре, я увидел небольшой табунок уток-каменушек, которые легко двигались под водой против течения. Периодически они выскакивали на камни, отряхивались и вновь ныряли, далеко опережая меня. Вечером перед ночлегом мне удалось добыть одну утку. Она была очень жирная с каким-то своеобразным запахом, который долго еще держался в котелке.
В те годы геологи не имели резиновых лодок, капроновых веревок и другого необходимого снаряжения, однако несчастных случаев было гораздо меньше, чем происходит сейчас. Мы сами искали выходы из трудного положения и находили их. Однажды нам надо было переправиться на другую сторону Хайверги. Леса поблизости не было, а река была глубокая с холодной водой. Пошарив вдоль берега, мы нашли лодку на одного человека. Двоих взрослых людей она бы не выдержала. Самым легким среди нас был Виктор Калинин, который и стал у нас перевозчиком. Для перевозки один человек ложился на дно лодки, а перевозчик садился на лежащего. Лодку осторожно отталкивали от берега и осторожными взмахами весла подводили к другому берегу. Одного за другим переправили всех маршрутчиков. Но Ю. К. Дзинкас категорически отказалась ложиться в лодку и тут же за это поплатилась. Она села в лодку, как и перевозчик. Но как только лодку оттолкнули от берега, она чуть шевельнулась, и лодка опрокинулась. Двое оказались по горло в воде. Подсушившись у костра, геолог уже безропотно легла на дно лодки.
Возвращались мы с Виктором через Хайвергу, выбрав ее широкий, но еще бурный разлив. Обычно когда тебя сбивает водный поток, падаешь спиной вниз, т.к. на ней рюкзак с грузом. Вот и Виктор упал на спину, на рюкзак, нагруженный образцами и пробами. Голова его над водой, он, смеясь, пытается подняться и не может, пришлось мне его поднимать. Будь рюкзак оборудован крючьями, а не пряжками, он тут же мог бы сбросить его. Но наши конструкторы додуматься до этого не смогли.
Я редко ходил в маршруты с сопровождающим, обычно ходил в одиночку, и главным образом потому, что больше боялся за товарища, т. к. маршрутные рабочие были молодые и неопытные, не приспособленные к моему темпу движения. В этой партии я дважды подумал, что сопровождающий маршрутный рабочий все-таки нужен. Один раз, когда моя нога в стланике оказалась над обрывом, а второй раз, когда выбив маленький камень, рухнула многотонная глыба. Я успел отскочить, а если бы не успел… Ведь оказать помощь было бы некому, а для поисков потребуется много времени, энергии и затрат. Но проходило время, и я снова отправлялся в маршрут в одиночестве.
На реке Большой Патом я познакомился с геологом-геоморфологом по фамилии Бурачек из Москвы. Он работал от Бодайбинского управления, имел уже солидный возраст и проводил маршруты верхом на лошади.
Оставшиеся у меня горняки поговаривали, почему у Бурачека горняки зарабатывают 6-7 тысяч рублей в месяц, а у меня 2,5-3 тысячи. Я ответил им, что есть расценки, по которым и оплачивается труд, а что у них такой заработок – этого не может быть. Как оказалось при разговоре с Бурачеком, ему дали сметную стоимость, а не расценки. Не зная этого, он их заработок вписывал в расчетную книжку, за что потом рассчитывался собственными деньгами. А на отъезд домой занимал деньги у нас.
Гольцовая зона Патомского нагорья либо голая и заросшая лишайниками, либо местами покрыта кочкарой (кашкарой, рододендроном). Здесь почти не бывает гнуса, т. к. ветер разгоняет их, поэтому в жаркие дни здесь находили убежище дикие олени. Обычно они имеют серую окраску, но здесь нам встречались белые и пятнистые олени. Как рассказывали мне каюры, когда раскулачивали тоньёнов, они разогнали своих оленей, которые потом одичали, спаривались с дикими оленями, и это были их потомки.
Ниже гольцовой части был распространен кедровый стланик, кашкара, бадан, мох и лишайники. В нижней части склонов и по долинам рек произрастает лиственница, ель, ерник, береза и мохово-лишайниковая растительность.
Ближе к Витиму на его террасах – смешанные леса: лиственница, сосна, кедр, осина и кустарники. Здесь встречались красивые рощи из высокой и стройной сосны и такие же красивые рощи высокой и стройной осины. В лесах встречались кедры толщиной в 2,5-3 обхвата.
В предгорьях были широко распространены известковые отложения различного цвета (от черного до белого) с развитыми карстовыми формами рельефа.
В период весеннего половодья реки и их притоки быстро наполняются, но так же быстро усыхают, когда через карстовые воронки вода уходит в свои подземные русла.
По ручью Силина был прииск, где работали посезонно: в зимнее время готовили пески, а весной и в половодье их промывали. Когда вода уходила под землю, работы прекращались до зимы.
По одной из таких речек я проходил маршрутом. Воды в ней уже не было, по руслу цепочкой тянулись карстовые воронки, в которых лежали по несколько штук мертвых, но еще не разложившихся хариусов. В половодье они двигались к верховью, где должны были метать икру, но вода быстро ушла под землю, и рыба осталась в сухом русле.
В нескольких километрах от Витима в узкой долине расположены цепочкой два озера (Жаровские озера), соединенные ручьем через небольшой перешеек. Озера неширокие, но их глубина около 50 метров. Восточный берег у них обрывистый, с водопадами, а западный более пологий, заросший лесом. У южного озера построены зимовье, баня и склад. Здесь проживали рыбаки, сетями ловившие в озерах окуня. Рыбаки держали несколько поросят, которых кормили рыбой и лесной растительностью. Поросят дружно сопровождали собаки, когда те чуяли приближение зверя. А здесь нередко появлялись медведи, чтобы полакомиться рыбой и ягодой, росшей вблизи озер.
На берегах встречались ловушки на медведя. Сделаны они были из бревен в виде домика, высотой примерно 1 метр и длиной около 2 метров. Впереди была дверца, которая поддерживалась в поднятом состоянии рычагом, к другому концу которого прикреплена проволока. Эта проволока через щель в потолке проходит внутрь, и к ней привязывается приманка (мясо или рыба). Почуяв запах приманки, медведь залезает внутрь, дергает приманку, рычаг срывается, освобождая дверцу, и та скользит вниз, закрывая выход.
Попав в ловушку, медведь не может повернуться и разрушить ловушку. Охотник подходит вплотную и через щель в стенке стреляет добычу.
С Жаровских озер мне нужно было выехать в поселок Витим для отправки отчета. Со мной поехал один из рыбаков и мальчик, сын рыбачки, 9-10 лет. До Витима шли пешком, а там у зимовщика должны были взять лодку и на ней сплавиться до поселка Витим.
На зимовье старик рассказал мне, как в прошлый день рано утром его разбудила жена, сказав, что с противоположного берега через реку переплывает сохатый. Оказалось, что это плыл медведь. Его уже заметили связисты, которые тянули телефонную линию вдоль берега. Связисты, человек восемь, с ружьями сели в лодку и поплыли навстречу медведю. Завидев лодку, медведь повернул к своему берегу. Старик-зимовщик сел в свою лодку и поплыл на другой берег. Связисты открыли огонь по медведю. Каждый старался выстрелить вперед другого, мазали, а тем временем старик подъехал к берегу, приготовил ружье, и когда медведь выскочил на берег, с одного выстрела уложил его. Подсчитали, сколько выстрелов сделали связисты по медведю. Оказалось, 56 выстрелов, и все впустую. А один старик со здравым умом вышел победителем.
Взяв лодку, мы приблизились к левому берегу и стали спускаться вниз по Витиму. Когда достигли реки Лена, подул сильный ветер, начался дождь, по реке пошли беляки-барашки. Попробовали переждать, но под моросящим дождем промокли насквозь и решили рискнуть. Когда с парохода, стоящего у пристани поселка Витим, нас заметили, то пассажиры столпились на палубе, а капитан через рупор прокричал, чтобы мы заплыли за корабль, где нет волны. И сказал: «Рисковые вы ребята!».
После возвращения на Жаровские озера, я на лодке решил обследовать берега и измерить глубину северного озера. Взял с собой лодку и собачку Индуса. Измерив глубину, которая оказалась 53 метра, поплыл вдоль берега. Индус выпрыгнул из лодки и поплыл к заросшему кустарником берегу, а побегав, вышел на берег и стал лаять. Подъехав к нему, я увидел задавленную утку. Подобрав ее, я поехал дальше и вновь услышал лай собаки. Подъехал к ней, она лапой держала еще одну задавленную утку. Осенью утки выходят на берег, где питаются ягодой, и вот здесь-то Индус их и находил. Был случай, когда утке удалось выскочить на воду, Индус прыгнул за ней, утка нырнула, собака тоже. А когда Индус вынырнул, утка была уже недосягаема. Но все равно мы добыли трех уток без единого выстрела. Эту собаку мы купили в Бодайбо. Глаза ее были раскосые, за что мы и дали ей кличку Индус. Ушки маленькие, опущенные, нос круто срезан вниз. Ожидая возвращения маршрутчиков он поднимал высоко голову и принюхивался, а почуяв, бежал и встречал их за километр от табора.
На озерах нас часто донимали поросята, утащили мешок с остатками муки, туфлю радистки, лезли в кастрюли, у лошадей поедали овес. По рекомендации хозяйки поросят обваривали кипятком, стреляли в них горохом, но ничего не помогало. Единственным, чего они боялись, была другая наша собака по кличке Роза. Порой достаточно было крикнуть: «Роза, взять!», как поросята, задрав хвосты, убегали в лес. Розу мы купили у одного охотника. Это была крупная собака, помесь дворняги и лайки. Спала она обычно под деревом вдали от табора и почти не подходила к костру. Зато ночью, когда все укладывались спать, она шарилась у костра среди посуды и однажды съела из ящика килограмм сливочного масла.
Индус наоборот любил сидеть у костра и отмахиваться лапой от жары. Рядом лежащую пищу он не брал, пока ему не скажешь взять. Однажды радистка жарила лепешки и складывала их на тарелку, а рядом лежал Индус, косясь на вкусные лепешки. В это время прибежали поросята, и чтобы их отогнать, я крикнул: «Индус, взять!», после чего он спокойно взял лепешку и стал есть.
В поселке Витим местный житель, у которого мы проживали, попросил оставить ему Индуса на зимнюю охоту. В следующем году он рассказал, что когда наш самолет поднялся и полетел вдоль Лены в Иркутск, Индус бросился вслед за ним и больше не вернулся, а поиски ничего не дали. Так пропала наша беспородная, но хорошая собака.
Розу я оставил нашему завхозу Тулинову, который с семьей проживал в Крестовке. В следующем году Роза радостно встретила меня  и всюду сопровождала, а когда в поселке собаки бросались в мою сторону, Роза их отгоняла. Хотя в маршруты со мной всегда ходил Индус, а Роза раньше ходила с другими маршрутчиками. Окончив работы в этом районе, Розу мы опять оставили Тулинову.
Тулинов работал со мной два года. Человек это был исключительно честный и порядочный. Несмотря на тяжелое положение с питанием в его семье, он не взял ни грамма из нашего продовольствия, которое хранилось у него дома. Узнав об этом, я оставил ему муки, крупы, консервов. Затем его перевели кладовщиком экспедиции, откуда вскоре уволили, так как он отказался подписать фиктивные акты на списание якобы испорченных продуктов. Так он поплатился за свое бескорыстие.
Виктор брат Серафимы Степановны - жены моего папы. Папа помог ему поступить и окончить геологический институт. Он мне был как старший брат, но по настоящему ... мы были как соседи ..
   Обычная зарплата примерно 660 р.
   Булка хлеба 1р.30, молоко 2р.40
Сено
28 тонн на сумму 28 000 рублей.