При встрече с бойскаутами мы кричали им: «Скаут-бой, скаут-бой, чего тебе надо? Пуля в лоб, тело в гроб – вот твоя награда!» В ответ они кричали то же самое, только вместо «скаут-бой» было слово «пионер».

Однажды мы с товарищем ходили в горы, подошли к колодцу в верховьях небольшой долины. За бугром находился отряд бойскаутов во главе с их вожатым. Один из скаутов пришел с ведром за водой и только он нагнулся, чтобы зачерпнуть воду, как подбежали мы и с криками: «Молись богу!» стали макать его головой в воду. Он испугался, заплакал, ему на помощь побежал другой скаут, и увидев, что здесь происходит, закричал своим. Мы бросили своего противника и побежали в гору. Весь отряд скаутов бросился за нами, а их вожатый несколько раз выстрелил вверх. Но догнать нас им не удалось, мы знали здесь каждый камешек, каждую ложбинку, да и были босиком.

Как и все мальчишки в школах, баловались и мы, за что нас часто наказывали. В младших классах ставили в угол, а священник – еще и на колени. В старших классах нас стали оставлять без обеда, когда в конце занятий нас – провинившихся закрывали на ключ в классе и только через час-полтора отпускали домой. Сторожем в школе был старичок-китаец, который, когда уходили учителя, открывал дверь и говорил: «Лебята, тихо ходи домой!».

    Я учился в первом классе, когда соседский мальчишка, старше меня, за что-то меня стукнул. Я пожаловался своему старшему брату, который тут же дал мне подзатыльник и предупредил, чтобы я не жаловался: «Можешь дать сдачи – дай. А не можешь – не лезь к ним». Это я запомнил на всю жизнь и никогда не жаловался и не оправдывался, когда меня незаслуженно наказывали.

  Здесь мне хочется добавить от себя то, что формирования определённой черты характера не так просто - дал подзатыльник и всё. Мне, допустим , этого было, очевидно, не достаточно, так как не взирая на свою самостоятельность я всё таки чувствую, что не научен торму, как в жизни добиваться того или другого, мне надо было это показать.
   Заикание развило робость, застенчивость, а чтобы добиться в жизни чего-то нужны напористость, наглость, способность убеждать, что то отстаивать, доказывать ... Не  было у меня таких практик.

    В школе в большую перемену в зале накрывались столы для завтрака учеников. У кого отцы работали, тем завтрак был за плату, а ученикам из бедных семей – бесплатно. На завтрак была сайка (булка) и стакан молока или какао. В зимнее время у нас корова не доилась, поэтому мы жили очень плохо. Бывало, я уходил в школу голодным, если не было ни крупы на кашу, ни хлеба. И вот однажды, проходя мимо накрытого стола, я украл сайку и тут же стал ее жевать. Пришел учитель, спросил, кто взял сайку, но никто меня не выдал. Тогда он стал обыскивать учеников, тут пришел директор школы и запретил обыск, но сказал, чтобы тот, кто взял, пришел к нему сам и сказал об этом. Ребята отговаривали меня, боясь, что меня выгонят из школы или вызовут мою мать, но во время перемены я пришел к директору и сознался, что сайку взял я. Директор только спросил, ел ли я что-нибудь, уходя в школу, и после моего ответа сказал, чтобы я больше так не делал, не оставлял другого без завтрака. На этом все и закончилось.

Как-то я увидел журнал, название точно не помню, кажется «Добролет», на обложке которого крупными буквами было написано: «С мира по копейке – Советской стране на развитие авиации», а на последней странице был изображен самолет, у которого отвалилась задняя часть, на эту картину смотрел пилот и улыбался. Под рисунком надпись: «Даже в таком положении летчик не должен теряться». И вот в 1926 или 1927 году недалеко от нашего местожительства в степи приземлились два самолета с гофрированными крыльями и фюзеляжем, и только носовая часть у них была гладкая. Народ моментально окружил эти самолеты, подошли и полицейские. Вскоре подъехал на машине советский консул, привез в банках с надписью «Нефтесиндикат» керосин. Самолеты были заправлены и вскоре поднялись и улетели. Вероятно, это были самолеты А.Н.Туполева (АНТ-2), отбившиеся от авиагруппы, делавшей перелет по маршруту Москва-Пекин.

К 1926 году нас в семье осталось пять человек. Братья Серафим и Александр уехали в Читу к сестре Моте. Самой старшей осталась сестра Ира, и мать устроила ее ученицей к портнихе, за что оплачивала какую-то сумму. После того, как сестра научилась немного шить, портниха стала сама ей оплачивать работу. Брата Николая мать устроила мальчиком в магазин, но так как он однажды отказался надеть на покупательницу туфли для примерки и вымыть окна в магазине, его в тот же день выгнали с работы.

Так как жили мы очень бедно, мать иногда покупала самое дешевое мясо, бараньи ножки или лытки и варила суп или щи. Однажды перед обедом ко мне зашел мой товарищ Петр Безлюдных, и мать пригласила его поесть с нами «куропаткинские ножки», так мать в шутку называла бараньи ноги и лытки. После этого я сам попал к Безлюдных на обед. Его мать выложила на тарелку большие куски жирного мяса, и кто что хотел, тот и брал себе. И вдруг Петр спросил свою мать, почему она никогда не варит вкусные «куропаткинские ножки», как у тети Тани.

Летом, когда мне сильно хотелось есть, я брал рогатку и стрелял воробьев и на костре поджаривал. А вообще я любил птиц. В жаркие дни, когда жаворонки сидели на гнездах, я разыскивал их и в чашечки наливал им воды. Они настолько привыкали ко мне, что подпускали меня вплотную к гнезду. Жили у меня, помимо голубей, куропатки, молодой журавленок, дикая утка, которая обитала у меня под кроватью. Поймал я ее птенцом на соленом озере. Когда осенью приходил из школы, она встречала меня. Я ложился на пол, и утка теребила меня за щеки. Потом я наливал в таз воды, и она хлюпалась в воде, купалась и ела крошки.

Занимался я и коллекционированием птичьих яиц, менялся ими с другими ребятами. Потом свою коллекцию я отдал в школу.

В школе у нас был урок труда: столярное дело. На уроках мы делали табуретки, на токарном станке точили ножки к столам, а для себя делали вешалки, полочки к голубиным клеткам, ящики для коллекций яиц и др.

Когда мы в школе изучали птиц, я приносил туда своих голубей, а после урока выпускал их через форточку. Однажды у пары голубей только появились птенцы, как самка с самцом потерялись. Я принес птенцов домой и стал их кормить изо рта жеваным пшеном. Так они и росли у меня на русской печи. Когда они стали летать, то садились мне на плечи и с писком лезли в рот. Я кормил и поил их, и они опять улетали на свое место на печи. А когда они стали хорошо летать, я уносил их в степь, выпускал и убегал. Они гнались за мной и старались сесть на голову или плечи.

Игры у нас были самые разнообразные. В зимнее время катались на самодельных деревянных коньках, прикручивая их проволокой к валенкам, или катались с горы на досках, вымазанных коровьим навозом и покрытых коркой льда. В летнее время ходили в парк, где был аттракцион «гигантские шаги», кольца, шест, лестница, турник и параллельные брусья. В ящиках-ларях были сложены городки, серсо (кольцеброс), крокет. Доступ ко всему этому был совершенно свободен, и мы играли чем хотели. Кроме того мы создали свою футбольную команду, называлась она «Звездочка». На белых майках на груди была пришита пятиконечная красная звезда, а ниже – вышито красными нитками «Звездочка». Играли мы в той же обуви, в которой и ходили. Некоторые играли босиком. Игры вели как между собой, так и с городской командой, и с командой китайских солдат. Но поражений никогда не имели.

Позади нашего дома жила семья эмигрантов, муж с женой и мальчик лет четырех. На какие деньги они жили – неизвестно, но это были спившиеся люди. Приучили они к вину и сына. Звали его, как и меня, Микой. Когда родители начинали пить водку, Мика плакал и просил налить и ему. Тогда его мать в блюдечко крошила хлеба, заливала вином и давала мальчику.

Здесь же жила китайская семья Ли-Дин-Хай. Их сын Коля, когда был свободен от домашней работы, приходил и играл с нами. Какого-либо чувства отчуждения из-за разной национальности никто никогда не испытывал, мы были просто товарищами.

Был у меня еще хороший товарищ Костя Логинов. Его отец был мои крестным отцом, а крестной матерью была моя старшая сестра Мотя. Отец Кости работал проводником поезда, который ходил от станции Маньчжурия до Владивостока и обратно. Иногда отец говорил нам с Костей, чтобы мы его встретили. Он передавал нам свертки, и мы уносили их к ним домой. Это была литература для профсоюза и комсомола. Свои занятия пионерская организация часто проводила у них на квартире. Проводили товарищеские суды над курильщиками и хулиганами, читали статьи о политике Советов.

После продажи КВЖД Японии, Костя учился в Горном институте в г. Иркутске и был в 1938 году осужден как «враг народа» и, вероятно, погиб. Такая же участь, судя по всему, постигла и всех его родных.

Китайцы – народ дружелюбный и очень трудолюбивый. Мне не приходилось видеть, чтобы они дрались между собой, хотя перебранки между ними бывали. Бедные китайцы жили в саманных фанзах в «нахаловке» и на южной окраине поселка, работали они ремонтными рабочими в летнее время на железной дороге, получая в месяц по 10 рублей. Здесь же они ремонтировали обувь, паяли и скупали вторичное сырье: медь, латунь, свинец и др. Часто на улицах можно было видеть китайцев-водоносов, которые за несколько копеек натаскают воды для стирки. Два больших ведра они носили на бамбуковом коромысле на далекое расстояние от водокачки.

На улицах повсюду можно было увидеть, как китаец на тачке везет кушанья, тестообразную массу, приготовленную из риса с добавками, и призывает откушать. Или на улице были установлены печки, на которых жарились и продавались семечки или рачки наподобие мелких креветок, кипели чайники, оповещая желающих свистком, вмонтированным в носик чайника. Во многих фанзах располагались харчевни, где можно было поесть тут же приготовленные позы или менди (пельмени), сваренные на пару.

Более богатые китайцы держали мелкие лавочки, меняльные конторы или небольшие производства, например, чугунного литья, или коптильню, или завод по производству ханши (водки из гаоляна), которую китайцы пили горячей. Хозяин лавки обычно жил при ней и в любое время дня или ночи отпускал покупателю, что ему потребуется. Если человек несколько раз приходил к нему за покупками, то хозяин мог отпускать ему в долг.

На овощном базаре можно было увидеть разные плоды овощей и фруктов и различную съедобную травянистую растительность. В период засолки и заготовки на зимний период можно было видеть китайцев с двумя огромными корзинами, наполненными различными овощами. С двумя корзинами на коромысле они ходили от одного дома к другому и при этом кричали: «Маркову-свегода или огуреза-помидора нада?» Продажа происходила на десятки, сотни и тысячи штук. Овощи, как правило, были чистые, ровные по размеру и спелости. Если покупатель брал много, то продавец обязательно бросал дополнительно несколько штук.

Раньше в Китае было заведено, что женщины должны были сидеть дома с детьми, заниматься шитьем и уборкой, поэтому в детстве девочкам на ноги надевались колодки, и маленькая ножка оставалась такой на всю жизнь. Как заковывались ноги – я не видел, но пожилых китаянок с маленькими детскими ножками видел много. Мужчины, придя с работы, чаще сами готовили обед из зелени, лапши или риса с различными приправами.

Из сладостей помимо мороженого в осенне-зимнее время в больших количествах появлялись тянучки, липучки и монгольские бобаны.

Новый год у китайцев отмечался в феврале. В это время китайцы собирались в большую колонну, с искусно сделанными бумажными фонариками и драконами, на ходулях и в масках в сопровождении звона барабанных тарелок, которая двигалась по улицам к храму. Здесь зажигались свечи, сделанные из травы. Эти свечи не горят, а тлеют, ароматизируя воздух. В храме у статуи Будды в чашки, заполненные землей, ставились свечи, и опустившись на колени, китайцы молились, сложив руки ладонями и кланяясь. Все время движения колонны и у храма сопровождалось непрерывной стрельбой ракет разного размера. Ракеты представляли собой бумажные патроны размером от 2 до 12 см, заряженные порохом и фитилями и связанные в пачки. Пачки привязывались к палке и поджигались снизу. Ракеты взрывались одна за другой, но иногда падали не взорвавшись, мы их подбирали и разряжали, а порох использовали для своих самоделок.

Мне было лет одиннадцать-двенадцать, когда мы нашли несколько винтовочных патронов и разрядили их с намерением поджечь порох. Я сложил его в кучку и не успел еще подняться с колен, как кто-то из ребят бросил спичку, порох вспыхнул, опалив мне ресницы и брови, мне при этом сильно обожгло лицо. Мать достала у соседей гусиного жира и мазала мне лицо, я тогда долго ходил без бровей и ресниц.

        Наступил 1927 год, я окончил 7 классов, осенью мне предстояло поступить в 8 класс. Но империалистическим странам удалось толкнуть китайскую военщину на обострение отношений с Советским Союзом и на захват железной дороги. Был арестован начальник управления железной дороги Остроумов и другие служащие управления. Назревал конфликт.

Как-то я увидел на фонарных столбах и на заборах листки бумаги, на которых был напечатан призыв: «Готовьте лозунг к забастовке!» и ниже рассказывалось об арестах советских служащих и требование их освобождения. Бастовали железнодорожные мастерские и депо. Начались аресты советских граждан. Говорили, что некоторых выпроваживали через границу, других отправляли в крепость Лубинсян. Где располагалась эта крепость – я не знаю, но недалеко от Маньчжурии была крепость с таким названием и мы не раз бывали в ней. В крепости до конфликта никто не жил, рядом с ней находился завод ханши и я приходил сюда с тележкой за гаоляновым жмыхом.

В городе стало больше китайских солдат и жандармов. Казармы были заполнены военными, зашевелились и белогвардейцы. Китайские солдаты построили небольшой домик у мостика через канаву, отделявшую нашу улицу от города, и при переходе через мост проверяли и чинили препятствия даже нам – подросткам.

До нас дошел слух о том, что арестован наш директор школы Иванов и что вместо него директором назначен китаец. Собираться пионерам у кого-то дома было опасно и мы собирались в ложе Желдорсобра, где наш вожатый Назаров рассказал об аресте Иванова и что нам надо выразить протест. В это время на посту у входа в клуб стояли мой брат Николай и его товарищ Павел Пришлецов, которые просигналили нам о появлении жандармов. Из ложи мы по шторам спустились в зал, затем под сцену, где был лаз, через который мы выскочили и через пролом в заборе вышли на улицу и разошлись. Брат рассказывал, что когда подходили жандармы, Павел свистнул нам. Жандарм схватил Павла за руку, а брата ударил шпагой, которую брат перехватил, переломил через колено и через пролом в заборе убежал. Павла отправили в крепость Лубинсян.

Обстановка все больше накалялась. Мы подали заявления в школу о нежелании обучаться при новом директоре и требовали освобождения директора Иванова. Взамен нам выдали справки такого содержания: «Дана такому-то в том, что он окончил столько-то классов школы-девятилетки для граждан СССР на ст. Маньчжурия». Эта справка потом была сдана мною при поступлении в Иркутский горный опорный рабочий факультет.

Вскоре в нашей школе разместились китайские солдаты из «батальона смерти», как их называли. Говорили, что это название оправдалось. Во время боев их уничтожил Монголо-бурятский кавалерийский эскадрон.

Однажды мы шли с Костей Логиновым, и к нам привязался солдат, схватил меня за руку, что-то говоря по-китайски. Я попытался вырваться, но он держал крепко. У Кости на шпагате была привязана гайка и, раскрутив ее в руке, он ударил ею солдата по щеке. От боли солдат схватился за щеку, отпустив мою руку. Мы убежали за дом и по дереву залезли и спрятались на чердаке.

В то время мне часто снились сны, будто на меня падает что-то большое: то стена, то земля. Я лежа пытаюсь руками и ногами остановить надвигающуюся на меня массу, пытаюсь крикнуть и просыпаюсь. И вот однажды вижу сон, как будто на меня надвигается в виде тучи какой-то гул. Туча становится чернее, гул – сильнее. Пытаюсь крикнуть, но язык тяжелый и не движется. Я просыпаюсь и слышу гул самолета-разведчика. Это советские разведчики ночами проводили разведку.

За нашими домами китайские солдаты копали окопы, а жителям предложили убраться и освободить дома. Мы переехали в район напротив Офицерского собрания недалеко от радиостанции и солдатских казарм, взяв с собой наше богатство: корову, швейную машину и постельные принадлежности. Неподалеку за углом поселились и хозяева нашей бывшей квартиры, Безлюдных.

На заборах и столбах появились листовки на китайском языке с рисунком, как русские солдаты топят в реке китайцев или связанных ведут на расстрел. Русские солдаты были изображены в красноармейских шлемах с красными звездами. По этим рисункам, не зная текста, было видно, как нагнетается злоба и ненависть к советским солдатам.

У переезда через железную дорогу белогвардейцы на платформе устанавливали зенитную пушку. Другие у казарм установили станковый пулемет «Максим». Наступал критический момент, очень скоро должны были заговорить орудия. И этот день наступил.

Днем я услышал сильный гул самолетов, влез на крышу посмотреть и увидел большую группу самолетов-бомбардировщиков, которые пролетели вдоль границы и удалились вглубь советской территории. Это, наверное, было предупреждением.

15 ноября 1929 года советская артиллерия, поддавшись на провокацию китайской военщины, обстреляла китайские позиции в районе каменоломни. На следующий день в окнах японских фотосалонов и парикмахерских появились крупные фотоснимки взрывов снарядов и  различных размеров осколки. Собирались осколки по-видимому для изучения металла, из которого делались снаряды. Из истории известно, что японцы засылали в Китай своих офицеров под личиной фотографов, парикмахеров, врачей и торговцев.

17 ноября 1929 года советские бомбардировщики строем появились над казармами. Я выскочил на улицу, рядом остановился мужчина. С переезда раздались несколько выстрелов из зенитной пушки. Снаряды разрывались в воздухе, где-то посередине между землей и самолетом. От сброшенной с самолета бомбы расчет зенитки разбежался и больше пушка не стреляла. Несколько бомб было сброшено на казармы, и там возник пожар. Пожарная команда выехала на тушение пожара, но в это время налетела другая группа самолетов, и пожарные с размотанными шлангами помчались в обратном направлении. Недалеко от меня разорвалась бомба, и какой-то мужчина упал, а тот что стоял возле меня, упал на коленки и пополз под ворота. Мне стало смешно, но в этот момент другая бомба взорвалась около радиостанции, и из под ворот вырвался столб пыли и песка. От этого взрыва у нас вырвало рамы и дверь. Мать схватила швейную машину, крикнула всех нас, и мы побежали на квартиру к Безлюдных, где и жили до отъезда в Советский Союз.

Ребята есть ребята, поэтому мы с Петром Безлюдных залезли на крышу и увидели, как от Сахарной сопки (гора так называлась из-за своей формы, похожей на конусную форму «сахарной головы») спускались две цепи наступающих красноармейцев. У каланчи на крыше двухэтажного дома собралось много любопытных взрослых. Может быть, среди них были и наблюдатели, поэтому со стороны наступающих по каланче было произведено несколько выстрелов шрапнелью. Наблюдатели как горох посыпались вниз. Осколок от шрапнели скользнул по шубе. Он был еще теплым, Петр побежал похвастать своей матери, и нас больше не пустили на улицу.

День и ночь слышались разрывы снарядов, винтовочная и пулеметная стрельба. Особенно ясно слышалась пулеметная стрельба, которую вели белогвардейцы от угла казармы.

В то время китайские солдаты грабили магазины, лавки и дома жителей.

18 ноября мы услыхали песню и выскочили на улицу. По центральной улице шли строем красноармейцы с винтовками за спиной и пели песни про Дальневосточную Армию. На перекрестках дежурили часовые, которые задерживали подозреваемых в грабежах. Появились объявления о митинге в здании Офицерского собрания. Я был на этом митинге. Командир рассказал о возникновении конфликта, разъяснил, что значит «Особая Дальневосточная армия (ОДВА)» После награждения армии за бои на КВЖД она стала называться Особая Краснознаменная Дальневосточная армия (ОДКВА)».

По городу были развешаны объявления о том, что в казармах разложены вещи, отобранные у грабителей, и пострадавших просят зайти для опознания и получения их. Мы с Петром зашли в нашу квартиру, там поселились красноармейцы, вставив рамы и навесив дверь. Потом мы пошли на улицу Куропаткина. Там тоже поселились солдаты. Они угостили нас перловой кашей, поговорили с нами, и мы пошли обратно. Переходя через мостик, мы увидели китайские гранаты с деревянными ручками. Спустились в канаву, открутили у гранат ручки с запалами и, выдернув кольца, бросали ручку в канаву, где запал взрывался. К нам подошел солдат и сказал, чтобы мы не баловались, что гранатой можем сами покалечиться.

Видели мы одного убитого красноармейца. Он лежал на подводе, прикрытый брезентом. На улице стояли несколько танкеток. У вокзала мы увидели трех убитых китайских солдат. Их объедали черные китайские свиньи.

Появились объявления, предлагавшие желающим бесплатный выезд в Советский Союз. Мать давно мечтала об этом, но слишком дорогая виза на выезд не позволяла нам выехать. Мать ходила куда-то, выясняла, как и когда можно будет выехать.

И вот 22 ноября, на следующий день после того, как мне исполнилось 16 лет, на вокзал был подан эшелон. Загрузив корову в специальный вагон и погрузив свой скарб в теплушку, мы выехали в Читу. С нами в одной теплушке ехал столяр-краснодеревщик с невесткой и внуком, мальчиком лет пяти. При погрузке я увидел Новикова, сына полковника царской армии. Он сказал, что убежал из дома и хочет уехать в Советский Союз. После этого я больше его не видел, и куда он ехал – не знаю.

          Вокруг Маньчжурии степные пространства продолжались и на территории Забайкалья до станции Оловянная. И вот я впервые увидел лес, занесенный чистым белым снегом. Встречавшиеся деревни стояли в белом снежном наряде, а из печных труб вертикально поднимался голубой дымок. Зрелище было красочное, ранее невиданное, поэтому я часто открывал дверь теплушки, за что меня ругали.

Приехали в Читу, где с семьей жил и работал мой старший брат Серафим. Когда эшелон остановился, подошли люди, спрашивая, нет ли чего-нибудь на продажу. Здесь мать быстро продала граммофон с пластинками и корову и перебралась на квартиру к Серафиму.

Дня через два-три уже на пассажирском поезде мы выехали на станцию Батарейная, где в то время проживала моя старшая сестра Мотя Киселева с семьей. Ее муж был военнослужащим, и их периодически перебрасывали с одного места службы на другое.

Станция Чита

Учиться дальше я отказался, хотелось работать, строить новое общество. Зять устроил меня на работу в телефонно-телеграфную мастерскую военного ведомства. Здесь, посещая кружок, я хорошо изучил трехлинейную винтовку и мог с завязанными глазами разобрать и собрать ее. Здесь впервые я встал на лыжи и затем многие годы занимался бегом, прыжками с трамплина и горнолыжным спортом.

  История в чём то повторяется, причём не спомощью моего отца, а вполне самостоятельно ...
   Первый раз я увидел прыжки с трамплина в 12 лет, это было неожиданно и поразительно. Мы с товарищем катались на простых лыжах и вдруг нечаянно увидели бестрашных летающих профессионалов ...
   Спустя пару лет мы поменяли место жительства ул. Кайская 22, там в 10 минутах хотьбы оказался профессиональный трамплин!
Когда я первый раз поднялся на эстакаду откуда начинался разгон для прыжка, то поразила высота и качающиеся вершины сосен ...

   В начале 1930 года мы переехали в Иркутск на улицу Почтамтскую,9 (потом она стала называться ул.Степана Разина) в деревянный дом, принадлежавший купцу К.С. Вотинцеву. С ним и его сыном Костей я получил первые уроки охоты на уток и боровую дичь.

В начале 30-х годов еще существовала безработица, и я встал на учет на бирже труда. Она находилась в то время у рынка в здании, где позже открылся завод «ВостСибЭлемент». В марте месяце я получил работу в качестве ученика стеклографа в управлении «ВостСибЗолото». Началась первая пятилетка и безработица была ликвидирована. Биржа труда закрылась, и ее работа больше никогда не возобновлялась.

Проработав год, я стал работать самостоятельно, а мой учитель Иосиф Хомицевский уехал на родину в Белоруссию. У меня появились ученики из различных учреждений, в том числе и Николай Никаноров, с которым мы остались товарищами на всю жизнь.

В марте я вступил в комсомол и был назначен военруком в пионерский отряд. В том отряде были две дочери Каландаришвили – известного революционера. В комсомольской организации была создана «легкая кавалерия», которая работала под руководством РКИ (рабоче-крестьянской инспекции), возглавлял ее Егоров.

В вечернее время мы проверяли работу магазинов на предмет припрятывания товаров, и при обнаружении нарушений докладывали Егорову, он дежурил до 24:00. Магазин тут же закрывался, проводилась ревизия, и виновный снимался с работы. Также мы проводили проверку правильности получения продовольственных карточек, помогали милиции в борьбе с бандитизмом. Нашей задачей было никого не выпускать из окружения. В учреждении мы занимались проверкой хранения секретных и служебных документов, уже по заданию Отдела контроля и исполнения, возглавлявшегося Колчиным.

В то время по призыву ЦК комсомола я поступил на вечерние курсы младшего командного состава (руководителем был Заболоцкий), и после окончания поступил в вечернюю школу Центрального Совета Осоавиахима. Руководили теоретическими и практическими занятиями снайперы, приехавшие из Москвы. Стреляли как из нашей винтовки, так и из иностранных: Витворта, Винчестера, БСА, канадской винтовки, с обычным, оптическим и телескопическим прицелами. Стрельба велась по стационарным и мелькающим мишеням, как обычная, так и скоростная. По окончании нам выдали удостоверения об окончании этой школы и присвоении звания инструктора стрелкового спорта. Позже мое удостоверение было сдано в управление милиции при оформлении покупки мелкокалиберной винтовки, где и затерялось. В 1934 году также по призыву ЦК комсомола я с группой ребят с завода имени Куйбышева окончил вечерние курсы авиамотористов (самолет Р-5, мотор М-17). Все эти документы остались в областном военкомате при призыве в армию в 1941 году.

В первой половине 30-х годов комсомол совместно с Осоавиахимом проводил военные маневры. Один из районов за городом ночью занимал оборону, а другой район наступал. Делалось это по тревоге (гудела сирена) ночью, со стрельбой холостыми патронами. Так что молодежь того времени была хорошо подготовлена для защиты своей родины от оккупантов.

В 1931 году в Иркутск приехали Ворошилов и Блюхер. На стадионе Динамо народ собрался на митинг. Стадион находился тогда на том месте, где сейчас расположен жилой дом железнодорожников по ул. Карла Маркса, напротив магазина Мелодия. Я на митинге был около самой трибуны, поэтому хорошо видел и слышал Ворошилова и Блюхера. Ворошилов в своем выступлении рассказал о международном положении, о пятилетнем плане развития народного хозяйства. Покритиковал Иркутск за грязь и неблагоустроенность улиц. Кто-то крикнул: «Переименовать город Иркутск в город Ворошиловск!» На это он ответил, что для переименования города должно быть решение Совнаркома и что переименование связано с большими затратами.

Попросили выступить Блюхера, но тот ответил, что Ворошилов сказал всё, и ему добавить нечего. Блюхер был высокий, широкоплечий, выглядел великаном с маленьким пистолетом на ремне.

В начале 1930 года на берегу реки Ушаковки строился завод им.Куйбышева. Строился он под руководством главного инженера Востсибзолото, Субботина. Его помощником был английский инженер Грант. По-русски он говорил очень плохо, но матерился хорошо! В это же время происходила ликвидация концессии «Лена-Гольдфильс», которая эксплуатировала золотые прииски Бодайбо. После демонстраций на рабочих приисках в 1928-1929 г.г. концессия была ликвидирована. В 1945 году во время поездки в штаб армии я встретил  немецкого сержанта, который прилично говорил на русском языке. Как выяснилось, его родители работали в «Лена-Гольдфильс». И он родился и рос до 4-5 лет в Бодайбо.

Завод строился от ул. Карла Маркса вверх по реке и вскоре поглотил красивый уголок Интендантского парка с его изогнутыми мостиками через многочисленные протоки. В клубе этого парка мы – комсомольцы не раз проводили свои занятия. Сейчас не осталось и следов этого парка.

В том же 1930 году я приобрел себе дробовую двухстволку с надписью «Юбилейный выпуск Его Императорского Величества Тульского оружейного завода, 1905 год». Благо, в то время была масса водоплавающей и боровой дичи. В устье реки Ушаковки садились гуси и утки, а за городом на озерах гнездились утки и было много серой куропатки. В этих местах я охотился на уток, а на коз, зайцев, косачей – в районе деревни Карлук.

Ружье я купил у вдовы умершего завхоза нашего управления, Маркова. Он был партизаном и в конце 20-х годов участвовал в ликвидации банды Кочкина, который десять лет свирепствовал на дороге, ведущей из Иркутска в Качуг. Следы его бандитизма в те годы еще существовали в виде крестов на могилах погибших на горе Веселой, что в пяти километрах от Иркутска. Здесь ему удобно было нападать, т.к. машины и подводы замедляли движение при подъеме в гору.

В Карлук я приходил один или с товарищем. Останавливался у Николая Беляева. Его дом находился у небольшой часовни на бугре. Если деревенские были свободны, то организовывали загоны на диких коз. Когда я убил первую козу, то меня «крестили». Старший, вспоров козе живот, отрезал кусок печени, вымазал мне все лицо кровью и дал кусочек печени съесть в сыром виде и без соли. До конца охоты я не должен был смывать кровь с лица. Обычно добывали 5-7 коз и на этом охота заканчивалась. Одну или две козы пускали на общий котел, а остальных делили поровну на всех. Во время гона гонщикам разрешалось стрелять, поэтому редко кто не добывал зайца, тетерку или рябчика. И я всегда возвращался домой с добычей. Если гон не состоялся, то я бродил по лесу, охотясь на зайцев или боровую дичь.

В 1931 году я купил себе детекторный радиоприемник в виде катушки диаметром 10 и высотой 20 см. Сверху на катушке  была укреплена стеклянная колбочка, в которой помещался кристалл и иголка, при помощи которой ловилась радиоволна. В то время радиовещание только развивалось. В городе работала радиостанция имени Коминтерна, передачи которой слушались через репродукторы типа тарелки.

Однажды я принес свой приемник в Карлук. Натянул антенну и дал послушать через наушник родителям Николая Беляева. Потом собрались соседи, слушали и не верили, что это передача из Москвы. Некоторые выходили и смотрели на антенну и удивлялись тому, что так близко слышен голос из Москвы.

Завод имени Куйбышева строился, одновременно готовились и рабочие кадры. И вот мне захотелось работать на станке, и я обратился в комсомольскую организацию с просьбой о переводе на завод. Но так как я числился в активе городской комсомольской организации, то этот вопрос должен был решать райком. Меня обвинили в «орабочивании служащего аппарата», но на перевод согласились. На первый взгляд обвинение кажется странным, но надо понять, что в то время молодых людей с образованием в виде 7 классов было очень мало. В большинстве все были совсем неграмотные или окончили 3-4 класса приходской школы.

В апреле 1932 года, когда мне было 18 лет, я был премирован путевкой на курорт Симеиз в Крыму с оплатой дороги в оба конца. На курорте я быстро потратился на различные фруктово-газированные воды, сладости и безделушки. Председатель профкома знал, что там будет много соблазнов, поэтому предупредил, что если мне понадобятся деньги, чтобы я дал ему телеграмму, чем я и воспользовался. Но и присланные деньги я растратил, купив в Свердловске поделки из камня, и дальше ехал на голодный желудок. Тогда от Москвы до Иркутска поезда шли 5-6 дней. В одном купе со мной ехали жены офицеров в Хабаровск и Владивосток. Они видели, что я не ем, а все лежу на полке, но от приглашений поесть с ними отказываюсь. Тогда они стали просить меня купить им на станциях то колбасу, то утку или курицу, а сдачу не брали, ссылаясь на то, что они якобы давали мне меньше денег. Так приучили меня кушать вместе с ними, и так я доехал до дома.

В декабре 1932 года в Чите был организован трест Забайкалзолото, а в Красноярске – трест Енисейзолото, куда я был откомандирован. Мне было уже 19 лет, зачислен я был кладовщиком. В складе была спецодежда, продукты питания, ковры, дохи (шубы). Все это предназначалось для приезжающих с приисков и командированных из Москвы. Кроме того у меня под отчетом были дома, принадлежащие тресту. В ценах того времени хозяйство оценивалось в громадную сумму 500 000 рублей. Жены руководителей треста называли меня «завхозик».

Как-то в трест приехали технический руководитель и инженер наркомата цветной металлургии, англичане Литпэндж и Харман и жена одного из них. Мне как завхозу пришлось их встретить и устроить в свой дом-гостиницу, предварительно украсив его коврами. Я видел, как они получали по весу россыпное золото в виде аванса. Затем в магазине Торгсин («Торговля с иностранцами») приобретали то, что им было нужно, расплачиваясь золотом. Однажды. Зайдя к ним, я увидел впервые обычную электроплитку (в то время их у нас еще не было), на которой жарилась яичница. Женщина достала большую плитку шоколада и подала мне, говоря по-английски: - Please! - Я поблагодарил, но не взял. Потом, когда они ехали на прииски и я провожал их на пароход, один из них дал возчику деньги. Когда тот сказал мне об этом, я отругал его и предупредил, чтобы впредь никаких подачек не брал. Конечно, в то время я бы с удовольствием съел шоколадку, но я ведь был комсомольцем. Была карточная система, и  есть хотелось всем.

В 1933 году я поехал в командировку в Иркутск. Зная, что здесь живут очень плохо, я взял с собой из продуктов все что смог. Работники Енисейзолото получали повышенный северный паек, да и столовая была хорошая, так что я не голодал. Но приехав домой, я увидел, как все опухли от постоянного недоедания. Даже сестра Ира, работая в столовой, от супа, слегка заправленного манной крупой и хвостом селедки не избежала водянистой опухлости. Чтобы не объедать своих, я раньше времени уехал назад в Красноярск.

Начальником Енисейзолото был «выдвиженец» Доминок, бывший горняк. Тогда на многих производствах практиковалось выдвигать на должности начальников хороших рабочих-практиков. На инженерные должности назначались мастера-практики. В тресте работал Мальков в должности инженера-дражника, он знал все марки драг, не имея инженерного образования.

     Однажды утром я только собрался ехать на извозчике в вагоно-ремонтные мастерские за оттоманкой, ранее заказанной для организации, как один из наших работников попросил срочно доставить его на одну квартиру. По дороге он рассказал, что у начальника отдела кадров ночевал приезжий с Алиберовского графитового рудника. Уходя рано утром, он украл шапку и полудошку (полушубок), и вот его и надо захватить. Предложил мне войти первым. За столом сидело несколько мужчин и женщин. Направив на них браунинг, он скомандовал: «Руки вверх!», и указав мне на одного мужчину, предложил мне обыскать его. Оружия не оказалось, а на вопрос: «Где дошка?» тот ответил, что ничего не знает. Мы привезли его в милицию. Когда в милиции я объяснил причину ареста этого гражданина, начальник милиции рассмеялся и в свою очередь поведал нам следующее: - Идя на работу, зашел я в парикмахерскую побриться, и мастер похвастался, что недорого купил хорошую полудошку и шапку. Глядя в зеркало на его покупку, я сказал ему, что на эту полудошку в милиции уже есть заявка.    После этого начальник послал сотрудника доставить парикмахера с его покупкой. Мастер сразу опознал продавца, которого посадили в изолятор. А вещи были возвращены пострадавшему. Как оказалось, преступник перехватил письмо от начальника кадров своей жене и воспользовался им, попросившись ночевать. Под его кроватью был найден топор, но он им не воспользовался. Так как мать не спала, ее маленькая дочь часто просыпалась и плакала.

В Красноярске меня поселили на базе Злобина, так называлась база на правом берегу Енисея, где были склады Енисейзолото. Ширина реки в этом месте достигала 1,5-2 километра и в зимнее время на работу нас подвозили на машине по льду. Однажды бортовая машина с людьми приблизилась к левому берегу и, проломив лед, затонула. Шофер не учел, что от электростанции, расположенной на берегу, течет подогретая вода и лед в этом месте тонкий. Шофер успел распахнуть двери, которые уперлись в лед и замедлили погружение машины. Люди спешили выпрыгнуть из кузова, скользили на мокром льду, падали. Я выходил из кузова последним, когда пол кузова сравнялся с поверхностью льда, и спокойно перешагнул через борт машины.

Как-то мы пошли в театр имени Пушкина на спектакль «Без вины виноватые». Вернулись поздно ночью, так как шли пешком. Я лег спать, но не успел уснуть, как в дверь постучали с криком: «Горим!» Обычно я клал брюки поверх рубашки, а на этот раз оказалось, что положил их наоборот. Было темно, и взяв лежащую сверху рубаху, я пытался надеть ее вместо брюк. Наконец, разобравшись, я надел брюки и выскочил в коридор. Здесь я взял огнетушитель и через двор побежал в другую половину барака. Там я увидел мужчину, который ковшиком плескал воду в щель под потолком у печки, откуда шел дым, а его жена кастрюлей подносила воду. Я разбил огнетушитель и направил струю в щель. Пожар был потушен, но потом приехала пожарная машина и разрушила стену и потолок вокруг печи.

Я переехал в город на частную квартиру. Хозяйка, молодая женщина-агроном, жила с дочкой 4-5 лет и деревенской девушкой – домработницей. Хозяйка, как мне стало известно, выгнала отца с матерью и те, сделав землянку во дворе, там и жили. Домработница спала на кухне на русской печи, и придя с работы, я часто заставал ее плачущей. Оказалось, что хозяйка избивала ее, и я написал в профсоюз.  Прибыла комиссия и предупредила хозяйку. После этого домработница уехала в деревню, а хозяйка потребовала от меня съехать с квартиры. Я переехал на другую квартиру в семью бухгалтера. Позже ко мне приехал мой товарищ Николай Никаноров и устроился работать сторожем склада ВВ.

Впервые на Енисее я увидел настоящий ледоход. Если на Ангаре он проходит незаметно, оторвет льдину и вода снова чистая, без льда, то на Енисее весь лед от берега до берега и насколько видят глаза вверх и вниз по реке, весь приходил в движение. На реке стоит грохот, шум от льдин, наползающих одна на другую, от бревен, которые как спички поднимаются из воды под напором льда и потом с грохотом падают обратно в воду. В это время несет по льду и лодки, сорванные напором льда.

Увидев сравнительно недалеко от берега лодку, мы с Николаем по льдинам добрались до нее и дотащили до берега. Летом, отремонтировав ее, катались по Енисею,

Самолов делали под руководством хозяина квартиры. Крючки длиной до 12 см делались из сталистой проволоки. К изгибу крючка привязывалась на толстой нити пробка. Затем на 800-метровую веревку через 50 см привязывались крючки с пробкой. На один конец веревки привязывался якорь, а на другой – бревно-поплавок. Самолов укладывается на гладкую доску, а когда в воду сбрасывается якорь, крючки один за другим скатываются по доске за веревкой. На дне пробка поднимает крючок вертикально, от течения колеблется, и рыба, играя около них, цепляется хвостом или телом за крючки. Но для этого надо было знать, где ходит рыба, а мы не знали, поэтому после рыбалки покупали стерлядку у рыбаков.

    В 1934 году начальник АХО Енисейзолото Макаров уволился с работы и уехал. На его место пришел новый начальник Рукша, который тут же принялся увольнять всех, кто работал с Макаровым. Меня, правда, он пока не трогал, но я увидел, что нам не сработаться с ним и подал заявление об увольнении. Высокое начальство не дало согласие на мое увольнение, т.к. я был секретарем комсомольской организации. Тогда Рукша провел инвентаризацию склада и обнаружил недостачу рабочих ботинок, волчьих шуб, масла сливочного и 33 кг гречневой крупы. Он тут же составил акт и передал дело в суд. Мне задержали выплату зарплаты, и я пошел к прокурору. Рассказал обо всем и заверил, что расхищения и ошибок не было, все документы передавались бухгалтеру АХО без расписки и что она уже уволена. Прокурор посоветовал мне самому порыться в бухгалтерских делах, что я и сделал. В делах обнаружил расписку на шубы, выданные мною инженерам приисков, и список рабочих на выдачу ботинок. Все это не было списано с моего подотчета. Про 33 килограмма крупы я вспомнил, что такое количество крупы отпускал для столовой ГПУ, и получал ее секретарь ГПУ по имени Роман. Он был в отъезде, и я попросил позвонить мне, когда он приедет. Как оказалось, масло тоже получал он, но в бухгалтерии копия накладной была утеряна, поэтому с меня не списана. Директор приказал изъять дело из суда и прекратить за отсутствием состава правонарушения, зарплату мне выплатить. Увольнять меня не хотели, и я вновь подал заявление в райком комсомола, что хочу поехать в Иркутск поступать в Горный институт. По решению РКК я и был освобожден от работы, что и записано в трудовой книжке.

Приехав в Иркутск, я явился в комсомольскую организацию Золототранс, которая меня направила в центральный гараж на укрепление комсомольского ядра, где я выписывал путевки на поездки и вел делопроизводство. Но проработав там полтора месяца, я с этой работы ушел, она мне не нравилась, и я поступил на работу в Крайдортранс на должность постового контролера, или как сейчас называют, инспектора ГИБДД. Пост находился на Карлукской горе в доме дорожного мастера, в задачу которого входило следить за исправностью дороги на его участке. В задачу контролера входила проверка прохождения машин через пост, борьба с «левыми» перевозками и «зайцами» или, как говорили шофера, «капканы для ловли ушканов». Здесь мне было удобно готовиться к поступлению на рабочий факультет, т.к. после суточного дежурства я трое суток отдыхал, да и зарплата была выше, чем в гараже. Попытался поступить на третий курс рабфака, но на экзаменах провалился. Хотел забрать свои документы, но меня уговорил начальник отдела кадров попытаться поступить на второй курс, но и здесь я провалился. Тогда я забрал документы и передал их для поступления на подготовительные курсы в энерготехникум. Здесь я свободно сдал экзамены. Курсы были вечерними и ежедневными, поэтому я перешел работать на завод Востсибэлемент сперва подсобным рабочим, а затем рабочим на роликовые ножницы резчиком цинка. По норме выработки тогда нужно было нарезать 1000 пластин, но сделав небольшое усовершенствование, я стал нарезать 24 000 пластин. В то время для поощрения ударников выдавались талоны на бесплатные обеды. Так почти с первого дня работы я стал ударником производства и редактором стенной газеты. На работу я приносил учебники и в обеденный перерыв готовил уроки, благо, что столовая была при заводе. Парторг называла меня «культурным рабочим, так как я приходил на работу в чистом и по окончании работы переодевался и шел на учебу.

Как-то во время обеденного перерыва я услышал крик о пожаре в картонном цеху. Схватив огнетушитель, я направил его на коробки, а потом на пол, и не дал огню распространиться. Оставалось заглушить огонь в баке, но в это время прибежали пожарные, и я ушел. Вскоре появился приказ, отмечавший хорошую работу пожарной команды.

Когда мы закончили курсы по подготовке в энерготехникум, он закрылся, и окончившим предложили без экзаменов поступить в различные училища: Советской торговли, медицинское, ветеринарное и другие, но я твердо решил поступать в Горный институт, поэтому стал сдавать экзамен на третий курс Опорного Горного рабфака на дневное отделение. По этой причине на заводе я проработал недолго и уволился. Перед уходом главный инженер попросил меня сделать побольше заготовок, и я сделал им месячный запас.

На подготовительных курсах литературу нам преподавал Яков Михайлович Ходукин. Он так хорошо читал Пушкина, Лермонтова, Некрасова и других, что на уроки приходили послушать его сотрудники отдела искусств и артисты. Умением читать и любовью к поэзии он заразил многих из нас.

Экзамены в рабфак на этот раз я сдал легко и быстро и был зачислен на третий курс. Увлечение лыжным спортом я не прерывал и в свободное время всегда бегал на лыжах. В зимние каникулы я решил организовать лыжный переход Иркутск-Александровский централ-Иркутск. Меня поддержала комсомольская организация и профком. И вот в начале 1936 года нас пришли провожать с оркестром у здания рабфака. Он тогда находился на том месте, где сейчас находится гостиница Ангара. Там состоялся митинг, и мы под звуки оркестра отправились на левый берег Ангары. Первый ночлег был на станции Китой, где начальник станции выделил нам для ночлега свой кабинет, а из буфета нам принесли чай. Утром мы отправились дальше через Ангару на правый берег. Дул сильный встречный ветер, и кто пренебрег вазелином, поморозили лица. Пришлось оттирать их спиртом. Я был капитаном команды из восьми человек и должен был заставить их смазаться вазелином, но поверил, что они не подвержены обморожению.

К вечеру мы вышли на правый берег Ангары к заимке Нижне-Жилкино, где нас встретил старик и пригласил к себе на ночлег. Рассказали мы ему о международном положении и о нашем походе. Он задал вопрос о том, как ему быть с излишками зерна. Если при коммунизме не будет денег, а ему нужно будет купить рубаху. Мы как смогли, рассказали ему, что народ будет настолько грамотен и честен, что будет бесплатно отдавать свои излишки и также бесплатно брать то, что ему будет нужно. Поверил он этому или нет, трудно сказать. Скорее всего, нет. До поздней ночи продолжалась наша беседа. И рано утром мы двинулись дальше.

В полдень прибыли в Александровский централ. Место ссылки многих поколений революционеров. В тот год здесь была детская трудовая колония, но еще сохранились казематы с надписями бывших узников на стенах. Но к сожалению многие из них были загажены ребятами, появились и новые непристойные надписи. Тогда было два здания централа: одно каменное, другое – напротив – деревянное. Деревянное здание было обнесено деревянным забором с вертикально поставленными бревнами, по которым влезть на него было невозможно. За этим забором были мастерские по производству саней, дуг и колес. В жилых помещениях в ряд стояли кровати, покрытые белыми простынями и одеялами, кругом была чистота.

    Встретились мы и с воспитателем. Он оказался бывшим преступником, просидевшим в заключении в общей сложности 12 лет, неоднократно сбегавший. Но поняв, что жизнь бывает лишь однажды, он перешел на воспитательную работу.

Переночевав в конторе централа, мы тем же путем отправились в обратный путь.

 

В то время лыжи делались из березы, имели мягкое крепление на пьексы. Пьексы – мягкая кожаная обувь с кверху загнутым носком, которым за ременную поперечину лыжи надевались для ходьбы.

В 7 классе я занялся лыжным слаломом и трамлином и только из папиных воспоминаний я узнаю о том что он тоже этим увлекался, не странно ли ... Мы переехали жить в другое место и там на счатье моё, была близко спортивная база. От моего дома хотьбы 10 минут!
  Как то с товарищем катались- прыгали с самодельного трамплинчика и к нам подошёл грузный дядя и спросил: "не хотели бы мы прыгать по настоящему".
Я ответил: учиться готов, а прыгать - это будем посмотреть ...
   На следующий день он выдал нам лыжи ботинки и крепления. Радости было выши крыши. К концу зимы мы уже прыгали, правда тренера мы тогда видели первый и последний раз. Тренировались мы глядя на уже прыгающих взрослых ребят..
  После первых прыжков, были разные .. с падениями и без, но дело не в этом. Нас приняли без всяких справок о здоровье, а как оказалось у моего товарища была больная печень. Однажды он ехал в школу на одном коньке что то попало под конёк, упал ... Печень разбилась и он умер...

   Делался этот конёк из хокейного конька. Всё лишние детали отрывались оставлялись лезвие конька и трубка, которая расплющивалась и получалась площадка для ноги в валенке. К коньку привязывалась верёвочкка за которую держишься  и управляешь коньком при торможении.Был тогда такой способ катания удобный своей оперативностью, встаёшь на конёк и отталкиваясь одной ногой скользишь по утоптоному снегу, спрыгнул положил в портфель и нет его.

    В партии я работал коллектором. На мне лежало наблюдение за гидрологическим режимом реки Мылы и озером. Кроме того я занимался документацией и опробованием шурфов и скважин колонкового и ударного бурения. Здесь впервые я познакомился со станками Крелиус и Эмпайр и немного бурил сам.

Жили мы группой из восьми человек в одном доме и однажды решили попробовать бурятское вино «рака», сделанное из кислого молока. Попросили уборщицу-бурятку принести нам раку. На следующий день она принесла нам полный ночной горшок раки. Мы решили, что этот сосуд они применяют не по назначению, поэтому без опасений выпили. По-русски мало кто из жителей Мылы понимал, поэтому объяснялись жестами. У местных жителей мы покупали для партии мясо сарлыка, которого было у них в достатке.

Забивали сарлыка они по-своему. Два человека держат его на растяжках, а третий нащупывает лён и затем толстым шилом колет животное. Сарлык падает на колени, и колющий, выдернув шило, вбивает в рану заранее приготовленный колышек. Сарлык ревет и падает набок. Начинается разделка туши. В это время вокруг собираются другие сарлыки и все ревут, пока не закончится разделка.

Между собой мы договорились, что один из нас не стрижется и не бреется, другой отращивает только бороду, а третий и стрижется, и бреется и т.д. Так что к концу сезона мы выглядели забавно. И вот однажды пошли вниз по реке, чтобы достичь реки Хамней, однако расстояние оказалось больше, чем мы предполагали, и пришлось заночевать. Утром продолжили свой путь, уже не имея продуктов питания, и дойдя до устья, решили срезать путь в обратном направлении, но надо было узнать у местных жителей, как это сделать. И вот первая встреча с верховым бурятом. Увидев нас, он резко повернул лошадь и умчался без оглядки. Затем нам встретился пеший человек в солдатской шинели и показал нам дорогу на Мылу. Поздно вечером мы голодными вернулись на свою базу.

Окончив работы, мы на подводе приехали в Цакир, чтобы отметить пропуск о выезде из пограничной полосы. Начальник милиции начал нас спрашивать, почему мы жили без прописки, но увидев торчащие из карманов горлышки бутылок, махнул рукой и сделал отметки.

В Городке шофер, завидев нас, сказал диспетчеру, чтобы ему в машину грузили не 2,5 тонны концентрата, а 1,5 тонны, и что всю нашу компанию он берет к себе. По дороге мы сели в грязь на горке и заночевали, а утром, разгрузив машину, вытолкали ее из грязи и вновь загрузив, приехали в Улан-Удэ. Здесь в парикмахерской привели себя в порядок и поездом вернулись в Иркутск.

Первого сентября 1937 года приступили к занятиям уже на втором курсе. В институте я с первых дней включился в общественную работу. Был избран в профком по политико-массовой работе, был секретарем факультетского бюро и членом институтского комитета ВЛКСМ, председателем научно-технического кружка, председателем тройки по организации райкома профсоюза в г.Иркутске. Кроме того, участвовал в драмкружке, был техническим секретарем Географического общества, играл на «секунде» в оркестре. В вечернее время работал в Нефтеразведке и оформлял геологические карты для ВерхАмурЗолото.