Мне несколько раз приходилось ездить в Либаву в штаб армии с донесениями. Там на заводе работали военнопленные. Одеты они были в свою форму со всеми регалиями, в до блеска начищенных сапогах, без какой-либо охраны, это были побежденные.
И тут же по тротуару идет солдат-победитель, в обмотках, в рваной и обгоревшей шинели. Как неприятно было это видеть.
Однажды мне нужно было доставить пакет в штаб армии, и я остановил грузовую машину и заскочил в кузов. Там, опершись на кабину, стоял немецкий оберлейтенант, а на сидении справа сидел немец ефрейтор. Я сел на левую сторону, ефрейтор пересел ко мне, поглядывая на меня с явным желанием заговорить, но видя, что я не обращаю на него внимания, запел: «Расцветали яблони и груши…» Я спросил его, откуда он знает русский язык. Он рассказал, что родился и жил в Бодайбо. Его отец работал в концессии «Лена-Гольдфилс» инженером, и он там изучил русский язык. В 30-м году, когда я работал в «ВостСибЗолото», как раз происходила ликвидация этой концессии, и вот на фронте я встретил немца-земляка.
Демобилизация
Началась демобилизация. Во вторую очередь попадали рожденные в 1906-1915 годах и те, кто имел три и более ранения. На войне каждый мог погибнуть, поэтому при отсутствии бумаги на курение использовали справки о ранении, из-за чего оставались служить. Были и такие случаи, когда одному бойцу, маляру из Киева, в солдатской книжке вместо 1907 года написали 1917 год рождения. Он хвастался своей «молодостью» и называл нас стариками. А когда началась демобилизация, он спохватился. Ему предложили сделать запрос из архива, но в Киеве ничего не сохранилось. Он чуть не плакал, а мы над ним шутили: «Ничего, молодой, еще служить тебе, как медному котелку». Вот так порой бывает: без бумажки ты букашка, а с бумажкой – человек.
Еще в запасном полку нам взамен справок выдали награды, и теперь, оформив документы на демобилизацию, меня назначили старшим команды и отправили на сборный пункт под Шяуляй. Офицеры батальона подарили мне новую плащ-палатку, которую я брал с собой потом на полевые работы. В Шяуляе я купил себе опасную бритву «Золинген» и фанерный чемодан под яблоки. Около станции зашел в дом к литовцам и попросил их купить для меня чемодан яблок, оставив им деньги и чемодан. Их дочь спросила, откуда я, а когда узнала, что из Иркутска, сказала: «А, Байкал!» Ее отец пообещал купить яблок.
С тех пор, как я попал в топографический отряд, а затем поехал на фронт, от жены я не получал ни одного письма и пытался оправдать это тем, что нас часто перебрасывали с одного места на другое, хотя наш адрес не менялся.
И вот перед самой демобилизацией получаю письмо, что меня не ждут. Жена к тому времени жила в Челябинске со своим новым мужем. Расчет был прост: меня могли убить, а у нее замена уже есть.
Поэтому я оформил билеты до Иркутска.
При демобилизации первой очереди солдат провожали с почестями и подарками. Нас же – вторую очередь – совсем по-другому. На сборном пункте снимали мало-мальски хорошую одежду и заменяли худшей. Был ноябрь 1945 года, и многие ехали в Сибирь в пилотках. Кто-то придумал обстричь отъезжающих. Когда я увидел это, то ушел из части. Услышав работу движка молотилки около хутора, я подошел к сидящим старичкам поговорить. Они спросили, будут ли у них колхозы. Я им ответил, что для колхоза нужны большие поля, чтобы обрабатывать их тракторами, а у них тут хуторная система, участки земли малые и вряд ли будет целесообразно создавать здесь колхозы. Все они со мною согласились, и было видно, как они боятся колхозов. На мой вопрос, кому принадлежит молотилка, сказали, что приобрели ее сообща, и обрабатывают землю тоже сообща всем односельчанам. «Вот вам и колхоз в миниатюре», - сказал я, они рассмеялись, и я ушел.
На следующий день мы были должны получить полагающееся пособие по 4000 рублей согласно указа. Но мои новые подопечные, возвращаясь от начальника финансовой части, сказали, что им выдали только по тысяче рублей. Я пошел выяснить, и начфин ответил, что выдает столько, сколько положено. Я предупредил его, что поеду к генералу, и вышел. Вслед за мной вышел писарь и сказал, чтобы я дал взятку начфину 300 рублей, тогда деньги смогу получить полностью. Я ответил, что пусть не получу, но ни копейки этому гаду не дам.
Командира дивизии не было на месте, я пошел к замполиту, тоже генералу по званию. Рассказал ему обо всем, и он обещал позвонить начфину. Но и генерал обманул, начфину он не звонил, а эшелон уже ждал нашей посадки. Все плюнули на свои тысячи, получили сколько им дали, чтобы только быстрее уехать. В вагоне мы написали об этом в газету «Красная звезда», но вряд ли виновники были наказаны. Правильно говорилось, что для кого война, а для кого – мать родна. Воровство и взяточничество не обошло и генералов.
Все старались набить потуже свои карманы за счет солдата.
Известно, что в период войны на фронт из тыла везли массу подарков, от платочков до коньков и пельменей. Но сколько я ни спрашивал солдат, редко кто получал платочек или кисет. Однажды в запасном полку встретил солдата, который был вестовым у командира дивизии. И вот что он рассказал о подарках. Когда в корпус приходили вагоны с подарками, они уже были частично очищены штабными работниками корпуса. Затем вагоны поступали в дивизию, где также штабные работники выбирали лучшее и отправляли вагоны дальше по полкам, где уже полковое начальство себе выберет что нужно, а в батальоны и тем более в роты уже ничего и не остается.
Эшелон тронулся.
С каждым часом все ближе к дому. Пока эшелон шел по Литве и Белоруссии, на каждой остановке у вагонов лежали кучки угля и дров. Столовые были готовы нас накормить, работали продовольственные ларьки, действовали водогрейки. Но как только мы въехали на территорию РСФСР, все переменилось. Столовые и ларьки не работали, уголь мы воровали с угольных складов, на дрова ломали заборы. Туалеты были загажены до потолка, и по надобностям солдаты бегали за туалеты или опорожнялись на путях у вагонов. Еду мы покупали на пристанционных рынках. На какой-то крупной станции, не доезжая Челябинска, мы подошли к продовольственному киоску, а продавец ушла, не отпустив никому. Тогда солдаты дружно взялись и перевернули киоск. Он оказался пуст. Прибежал дежурный с наганом в руке, угрожая арестом. Кто-то ударил его по руке, а выпавший наган забросил на пристройку к вокзалу. Дежурный убежал, но вскоре вернулся с группой офицеров во главе с комендантом. Он пытался объяснить, что уже поздно, работников торга нет. А в это время из ресторана доносилась музыка, где продолжалось веселье. Мы предложили коменданту взять официантов из ресторана обслужить нас, иначе голодные солдаты разрушат здесь все. Поняв, что нас не успокоить, быстро принесли продовольствие и обслужили нас.
На вокзале в Челябинске я увидел, как старшина в кожаном пальто нанимал солдата для переноски десяти больших кожаных чемоданов в вагон пассажирского поезда. Видно, для него война тоже была родная. Трофеев наворовал так много, что унести был не в состоянии.
Здесь я оставил эшелон и пошел по адресу жены. Когда позвонил, она вышла. И ее первые слова были: «Зачем ты приехал, ведь я тебе писала». Я сказал, что приехал не к ней, а к сыну. Он оказался в детском садике, поэтому я оставил для него чемодан с яблоками, а сам пошел на вокзал.
На полу вокзала лежали солдаты. Один офицер решил показать свою заботу о солдатах и стал прикрывать солдата его шинелью, приговаривая: «А то снимут ордена…» Солдат приподнялся, схватил офицера за грудки, спросил: «Может, ты и снимешь?» и врезал ему по физиономии. В это время поднялись другие солдаты, и офицер, пятясь, говорил: «Что вы, что вы, ребята», а те ему еще поддавали, пока он не убежал.
Значит и этим солдатам офицеры насолили.
В Челябинске я пересел в пассажирский поезд, рядом оказалась семья пограничника, которая ехала на восточную заставу. Жена пограничника спросила, есть ли у меня семья. Я ответил, что до войны была, а сейчас нет. Жена вышла за другого. Она расплакалась и все повторяла: Как же так. Как она могла так!» С ними ехал и солдат пограничник. На станции он купил вина, мы с ним напились и уснули.
Я дал телеграмму, в Иркутске меня встретила сестра Женя. Стоял сильный мороз, и я, как фриц, шел, прикрыв уши пилоткой. Через несколько дней в райсобесе я приобрел шапку и теперь имел солдатские пару белья и плащ-палатку. Это было все мое богатство, накопленное за четыре года войны.
Оставались у меня еще и продовольственные талоны, которые не смог отоварить во время езды. Придя в военкомат, услыхал, что талоны отбирают и оставляют только на один день. Я военкому отдал один талон, на который он поставил штамп. На вопрос, почему забирают талоны, он ответил, что те дни уже прожиты. Но я с оставшимися талонами потом подходил к поезду и отоваривал их. Значит и военкомат старался жить за счет солдат.
Пришел я устраиваться на работу в Иркутское геологическое управление. Принял меня главный инженер управления, С.Д.Коваленко и сказал, что им нужны геологи, окончившие университет, а не разведчики, и посоветовал поговорить с Доненко В.П., в экспедиции которого были намечены разведочные работы. К нему я был зачислен на должность начальника Аманан-Макитского разведочного отряда.
Война против немецких фашистов и японских милитаристов окончилась их разгромом. Страна приступила к восстановлению разрушенного войной хозяйства. За время войны выросли новые и более грамотные командиры, они пришли на смену тем, кто вырос на сверхсрочной службе и научился только командовать. Многие из кадровых военных, не приспособленных к другой жизни, были демобилизованы. Ко мне приходили бывшие капитаны и майоры устраиваться на работу. Но что я мог им предложить, кроме горных работ, на которые они были неспособны, да и привыкли, чтобы им подчинялись.
Они видели в себе «голубую кровь». Шли они чаще в партийные и советские органы, откуда их направляли на руководящие работы. Командовал батальоном – значит, сможет командовать и на производстве, хотя производственных знаний и опыта он не имел вообще. Командный стиль из армии перешел на гражданское строительство, где возобладал лозунг: «Меня партия поставила, партия и снимет». Этот командный стиль в конце концов довел нашу страну до состояния упадка, коррупции, взяточничества и алкоголизма.
На фронте мне приходилось встречаться со многими интересными людьми:
- Шурыгин Николай, барабанщик из джаз-оркестра Утёсова. В фильме «Веселые ребята» он дрался барабанными тарелками. При демобилизации первой очереди были устроены торжественные проводы, в которых Шурыгин участвовал в клоунаде, показывал различные фокусы, а я ему ассистировал. Он рассказывал об Утёсове, об отношениях между оркестрантами и руководителем, о его бескорыстии и добром отношении к товарищам.
- Шмаров Николай – солдат, в прошлом прокурор Казахстана. В 1938 году ему предложили завести уголовное дело на профсоюзных работников республики. Не обнаружив криминала, он отказался вести дело, за что сам попал в лагеря как враг народа. В 1944 году его как добровольца освободили и отправили на фронт рядовым бойцом.
- Шилов – партизан из Калининской области. Рассказывал, что когда немцев погнали от Москвы, партизаны выпустили для них листовку с таким содержанием: «Лето про-п-е-р-дели, Москву не поглядели. Еще зиму про-п-е-р-дите, и Берлин не поглядите». Он много рассказывал о действиях партизан, и некоторые эпизоды я записал. Один из его рассказов:
ПРЕДАТЕЛЬ
В штаб бригады партизанского отряда Калининской области входит белокурая девушка лет 18-20-ти. Высокая, стройная, с голубыми глазами, девушка-цветок. На ней длинные мужские брюки и лыжная куртка, серая кепка задвинута на затылок. Предъявляет документы начальнику партизанского отряда, как представитель ЦК комсомола. Получает псевдоним «Иван Иванович» и начинает работать политическим руководителем молодежи в партизанском отряде.
Прошло немного времени, и «Иван Иванович» стала любимицей всего отряда: веселая, жизнерадостная, смелая, со всеми учтивая и ласковая.
Но вот отряд начал терпеть провалы, попадать в засады. Кто мог быть предателем – установить не удавалось. Однажды отделение получило задание разведать расположение немецкого гарнизона в селе. Командиром отдела была назначена «Иван Иванович».
Темной ночью разведчики вышли на задание. Не доходя 3 километра до села, отделение остановилось на отдых. Одному разведчику это показалось подозрительным, и отойдя на расстояние, он влез на дерево и стал наблюдать. В это время из кустов выскочила немецкая засада и охватила кольцом группу разведчиков. Разведка провалилась, все были взяты в плен. Немецкий офицер, подойдя к девушке, передал ей баночку, которую она сунула в дупло дерева.
Разведчик, наблюдавший за этим, слез с дерева, вернулся в отряд и доложил комиссару отряда. Затем разведчик с адъютантом сходили к тому дереву и принесли банку, спрятанную «Иваном Ивановичем». В ней оказались предупреждения о неточности сведений, передаваемых ею немецкому командованию. Всем стало ясно, что эта белокурая девушка – предатель и немецкий шпион.
На следующий день в отряд вернулась «Иван Иванович» и со слезами на глазах рассказала, что разведчики наткнулись на немецкую засаду, были схвачены врасплох, и лишь ей удалось скрыться и незаметно бежать.
- Ты их предала, продажная шкура, - сказал комиссар и обезоружил ее.
Пойманная с поличным, она призналась, что работала по заданию немецкой разведки. Ей связали руки и посадили в яму. На следующий день она была как тигрица, запертая в клетке, а не та красивая девушка с белокурыми волосами и голубыми глазами. С каким презрением все смотрели на нее. Каждый был готов собственноручно задушить ее, отомстить за смерть своих товарищей. По решению партизанского суда как предателя и немецкого шпиона ее расстреляли те, кто вчера еще был готов грудью ее защитить.
(Записано 8 сентября 1945 года).